*
Мастер татуировок был лучшей рекламой для своей высокохудожественной профессии. Изображения, которые покрывали его тело, носили ярко выраженный, воинственный характер. На каждом свободном и не очень, участке его тела существовали, как живые, различные орудия членовредительства, а проще говоря, убийства. Даже щеки, и абсолютно лысая макушка, были отданы под средства уничтожения себе подобных. Тату салон располагавшейся в самом центре Москвы, не был известен широкому бомонду, реклама об его услугах не пестрела на модном глянце, новоявленные звезды не сверкали обнаженным копчиком, заряженным милитаристической татушкой. Сюда приходили избранные, люди критерием отбора которых становился не пухлый кошелек, а особое, мистическое состояние души и умение держать язык за зубами. Стоимость одной татуировки в этом салоне не исчислялся денежными знаками, ценой была Услуга, именно так с большой буквы. Характер услуг носил динамический характер и сводился к одному: максимально быстрому и беспрекословному выполнению. Никогда от завсегдатаев салона не требовалось невозможного. Хозяева салона твердо следовали принципу “не загоняй человека в угол, требуй в оплату только возможное”. И все же, очень редко случались отказы. Если точнее, то дважды за 15 летнюю историю салона. Первый случай произошел при правлении меченного. Заемщик татуировки отказался подписать амнистию десяткам тысяч заключенным, ради того, что бы освободить всего одного единственного крайне нужного человека. Итог известен всей стране, меченный потерял власть и часть денег, хотя жизнь сохранил. Второй же случай произошел в 1998 г., тогда один известный журналист, отказался отправить с почты письмо, в котором содержалась информация о расхищении благотворительных фондов, созданных государством для оказания помощи Чечни. Журналисту ничего не угрожало, общественный резонанс на тот момент мог принести одной из политических партий победу в войне за депутатские кресла и власть. А нужный человек занял бы президентское кресло. Но случай не поддается прогнозу, вмешивается в повседневную жизнь, создавая немыслимые конструкции. Конечно, умный человек всегда с пользой может воспользоваться любой шуткой судьбы, но тогда был не тот случай. Карты спутались, козырь оказался битым. Журналиста убил неизвестный в собственном подъезде. Следователь выдвинул версию о связи убийства с профессиональной деятельностью жертвы, преступник найден не был. В этом деле был любопытный факт, не получивший широкой огласки. Поскольку тело жертвы было “покалечено” выстрелом, а на прощание с телом собирался приехать весь цвет российской журналистики, в морге пришлось сделать необходимый грим: что бы скрыть следы пули и люди могли попрощаться. Санитар морга Николай Петрович должен был обмыть тело убиенного, конечно такая повседневная работа, не может быть проделана с энтузиазмом и с надлежащим рвением. Тем не менее, Николай обнаружил на левой груди покойного журналиста татуировку в виде гусиного пера. Рисунок был настолько живой, что санитар даже поскреб его пальцем. Неопределенного хмыкнув, Николай Петрович, отошел от стола, что бы взять фотоаппарат. Была у санитара одна страсть: любил фотографировать жмуриков. Дело это помимо эстетического удовольствия приносила порой неплохой побочный доход: фото скупали всякие любители “остренького” и некоторые бульварные издания, а уж если попадалась знаменитость, то можно было неплохо погреть проспиртованные ручки. Николай Петрович вернулся к секционному столу и на минуту превратился в соляной столб: татуировка исчезала на глазах, выцветая, пока не стала одного цвета с телом и полностью растворилась. Проморгавшись, санитар все же отщелкал “материал” и в задумчивости присел на предусмотренную бытом кушетку. От происшедшего веяло тайной. Николай Петрович в отличие от коллег по цеху не употреблял, страдая печенью. На нервы не жаловался, хотя какие к черту нервы в морге, когда ежегодно, каждый из сотрудников, проходя плановую проверку у психиатра, приносил доктору зеленую бумажку с изображением Франклина. Тем не менее, душевное состояние санитара было вполне себе стабильным. – Попробуем рассуждать логически, – думал вслух Николай Петрович, привычку выговаривать свои мысли мертвецам он приобрел давно, когда его бросила жена, найдя помимо мелких денег снимки трупов во внутреннем кармане пиджака. – Могла татушка мне привидеться? Нет, я ясно помню изображение пера, и даже самолично поскреб его пальцем. Из этого, кстати, следует, что рисунок именно татуировка, а не картинка, которую можно стереть слюной. Николай Петрович на всякий случай сделал еще несколько снимков покойного журналиста и потянулся к телефону. Уже как пол года санитара зажопили. Вечером, когда Николай Петрович возвращался с дежурства к нему подошел невзрачный молодой человек в толстых очках и предъявил красные корочки, потом, не церемонясь прямо на улице, обыскал санитара и достал несколько снимков. В течение следующих пяти минут, перепуганному сотруднику морга было наглядно рассказано, что может грозить за такое художество. Перспектива попасть в милицию Петровича не очень напугала, а вот возможность потерять работу и стабильный доход, а так же накликать на себя гнев родственников усопших, многие из которых могли запросто устроить Николаю проводы на тот свет, подействовала, как клизма Эсмарха на гетеросексуала. Санитар затрясся и согласился выполнять любые поручения достойных работников правоохранительных органов. – Здравствуйте, можно Андрея к телефону, – заискивающе произнес Петрович. – Я слушаю, – голос в трубке был недовольный, словно его обладателя оторвали от очень важного дела, обеда например. – Это Николай Петрович, помните? – Чего тебе? Санитар, сбиваясь и спеша загладить свою несуществующую вину, поведал Андрею историю с татушкой журналиста. Несколько секунд в трубке напряженно молчали. – Ты кому-нибудь еще информацию сливал? – как-то странно спросил Андрей, словно пытался удержать в себе рвущийся наружу пук. – Нет, что вы! – поспешно запротестовал Петрович. – Я сразу вам... – Слушай сюда, – перебил его мент. – Через час жду в парке у метро Щукинская. С собой захватишь фотографии. Ты ведь сделал снимки? – Да, они у меня в фотоаппарате. – Хорошо, захватишь с собой. Ты молодец, правильно сделал, что позвонил мне, – похвалил Андрей. – Так может... – замялся Николай Петрович. – Получишь премию, – разыгрывая недовольство буркнул Андрей и бросил трубку. Николай Петрович премию получил. Его нашли в парке, три дня он просидел на скамейке мертвым, пока его не попытался обобрать патруль милиции. Медэксперт поставил диагноз – острая сердечная недостаточность. Информация о странной татуировке пошла дальше, через одного человечка к другому и осела в недрах финансово-промышленной группы одного карманного банка. Там сделали надлежащие выводы и провели оперативные мероприятия. Но выйти на салон, где делают экзотические рисунки, не смогли. Однако ничего этого Мастер татуировок не знал. Он скупо посмотрел на часы, и очередной раз набрал номер нелюбимого с некоторых пор ведьмака Геральта. Сволочной ведьмак трубку не брал.
*
– Чего колоть? – хмуро спросил мастер, приготовив иглу. Я нехотя снял майку. Сердце неприятно давило, подскакивая комком к горлу. С того памятного боя на триумфальном здании татуировки, что бы активизировать знаки мне были не нужны. Жившие под кожей рук призрачные драконы прекрасно помогали концентрироваться, у меня стали получаться знаки доступные только мастерам и то после принятия эликсиров соответствующей силы. Но я решил никому не рассказывать о новых свойствах организма – незачем. – Я на пахуньчика иду... – Понятно, – мастер был тоже лаконичен, наверно сердился, что я заставил его так долго ждать. Ну, ничего не поделаешь у меня должна быть легальная работа со всеми вытекающими неудобствами, в виде корпоративных пьянок с проститутками. Игла больно царапал спину, но против обыкновения, мне не приходилось напрягать всю волю, что бы, не закричать. – Защита от “магии” пахуньчиков, срок тридцать минут, знак смены личины. – Это все? – Все, – отрезал мастер. – У тебя и так меч длительного ношения. Надев майку, я не прощаясь, вышел из салона. У меня всегда не складывались отношения со склонными к вампиризму татуировщиками-оружейниками. Вот и сейчас мастер тату еле удерживался, что бы, не слизнуть кровь с иглы. И правильно сделал, я бы сразу почувствовал перерождение и убил его на месте или он меня. Машина породному пиликнула сигнализацией, впустив меня, и я поехал в сторону Киевского вокзала.
*
Только радикально настроенная молодежь, ратующая за Россию для русских и чистоту улиц, напившись для храбрости дешевой водки, раньше осмеливалась нападать на одиноких бомжей. Откуда в бритых башках, одурманенных травкой и алкоголем, могла поместиться крамольная мысль, что грязное, вонючее, бездомное существо, может оказать даже незначительное сопротивление? Поначалу бритым все сходило с рук, несколько бомжей были забиты насмерть мужественными бугаями, ведь как здорово отрабатывать полученные в зале знания, ни на ком-нибудь способным оказать сопротивление, а на безответном, уже первоначально забитом существе, и главное, это шанс не просто избить, а за великую идею. О, круто, брат славянин! Давай еще по одной, за великую Россию! И пускай за наши ниточки дергают те, кого мы так на словах ненавидим, зато есть водка, травка и бабы, будем брат! И ходили накаченные, но не мышцами, а пивными животами, поборники справедливости бить убогих, пока не встретился им Пахуньчик. От обычных бомжей и так пахнет невыносимо, любой из нас становился заложником своего носа, когда очередному бездомному удавалось проникнуть в вагон метро или сосиску автобуса. Пространство мгновенно расчищалось, давая изгою, давно привыкшему, внешне, но только на первый взгляд, не обращать внимание, на такую реакцию людей. Бомжи вынуждены жить на улице, в постоянном гонении, звериным чутьем угадывают настоящую опасность для жизни и всегда готовы дать деру или попытаться спасти свою жизнь. Ужасный запах и отвращение, лучшая, хотя и далеко не единственная защита бомжей. Никто не выкинет, не ударит, боясь замараться или подхватить экзотический вариант чесотки. Поэтому отвратный запах, первая надежда на относительный покой бездомного. Пахуньчики, маскирующиеся под бродяг веками шлифовали искусство пассивной защиты. Они достигли высот недосягаемых для обычных бомжей и даже скунсов. Аромат, исходящий от них, мог перешибить какую-нибудь парфюмерную фабрику средней руки. Находясь под защитой жуткого запаха, они не боялись ни милицию, поскольку ни один служитель правопорядка в здравом уме не вздумает приблизиться к источнику запредельной вони, рискуя потерять съеденное за день и следом сознание, ни бандитов, что взять с куска помойки? Они не боялись никого и не только из-за запаха. В тот беспамятный вечер, поскольку пахуньчики имеют короткую память, а больше никого, кто мог бы, припомнить события того вечера и ночи просто не осталось, молодые защитники России, решили навестить расплодившихся, недалеко от Киевского вокзала, загрязняющих Москву бомжей. Пятеро крепких парней на некрепких от богатырского количества выпитого алкоголя ногах, вооружившись звездочками, цепями и здоровой ненавистью к более слабым, пошли добывать славу. Самое забавное, что молодые люди, поддерживающие друг друга патриотическими лозунгами, были уверены, что идут мочить не просто бомжей, нет – бритоголовые видели перед собой евреев, кавказцев, негров, гомиков, которые назло добрым людям, маскировались и прятались под бомжацкие обноски. Наворовали у славян и жрут в три горла, суки. Еще не известно, как повернулось бы дело, если бы члены великолепной пятерки, как они себя называли, знали друг о друге некоторые факты. Ведь один из боевых товарищей, хоть и был славянином, любил в тихоря пощупать задницы покрепче, чем женские и волосатее, другой был чистокровным иудеем, третий хоть и носил русскую фамилию, но если бы ему был шанс заглянуть в историю своей семьи, понял бы откуда растут его кривые ноги, еще с татаро-монгольского ига, оставшиеся двое имели такой дикий примесь кровей всех народов и цветов кож, что могли рассчитывать только на интернациональную строфу в графе национальность: россиянин. Но, несмотря на это пятеро славян, шли восстанавливать попранную историческую не справедливость. Затерявшийся среди бомжей Пахуньчик, был уравновешенным существом склонным к философскому отношению к жизни. “Для своих”, Пахуньчик вонял сносно, а спрятаться от мирской суеты всегда лучше в коллективе если не подобных тебе, то хотя бы похожих. Тем не менее бомжи чувствовали в нем чужака, хотя не сторонились и даже пытались в их нехитрой манере подружиться, налить дешевой води, угостить жаренной кошкой, ведь с приходом незаметно прибившегося к бомжам, нового товарища их стали меньше гонять и замечать, жизнь стала спокойнее. А Пахуньчик не отказывался, от оказанных ему коллективом знаков внимания, наливали пил, предлагали – ел, только вот спать не соглашался с еще молодой, всего шестьдесят четыре года и очень козырной, по меркам бездомных, бывшей проститутки по имени Две Сопли. Прозвище бабка получила, за постоянно текучий нос, что делало ее наиболее пикантной и популярной среди некоторых уличных личностей, любителей экзотического интима. Две Сопли, как-то даже хвасталась, что к ней приходил один депутат, из новых. Бомжи, конечно, сомневались и высмеивали старую проститутку, но она в минуту слабости, показала зарвавшимся злопыхателям, заветную, зеленую бумажку с цифрой сто посередке, чем вызвала настоящее побоище, которое смог прекратить, только Пахуньчик. Выступив в своей обычной манере, дав всем нюхнуть реального “поруху”. Бомжи разбежались, а миротворец спокойно поднял истерзанного “Франклина” и отдал престарелой гетере. Две Сопли с достоинством приняла деньги и с тех пор считала пахуньчика, получившего с того события прозвище “Закон”, своим мужчиной, что не мешало оказывать ей знаки внимания другим уличным мачо и сильно обижаться, на что Закон отказывался исполнять свой мужицкий долг. Пахуньчик, впрочем, не был ханжой. Просто его физиология отличная от человеческой, полностью исключала саму возможность сексуальных контактов с представителями других разумных рас, разве только с Гошими, да и то, по большой любви либо по корысти... Две Сопли, как обычно, выполняла свой субботний ритуал: она очень любила читать прессу, для чего каждый выходной день, ходила и клянчила у прохожих свежую газету, как правило, стремясь отвязаться от ужасного существа, люди выкидывали скомканные листы, зажимая нос, они быстро удалялись, бурча непечатные слова. Жуя, застывшие на манер чурчхелы сопли, тезка своего лакомства, мечтательно закатывала глаза, видя на обложке очередной газеты, улыбающиеся только для нее одной фото памятного ей депутата. Из куртуазных мечтаний проститутку вывел радостный крик, нашедшего первым проклятых черномазых, лысого бугая с цепью наперевес. Не успела Две Сопли подать крик о помощи, как железные звенья опустились на ее голову, старуха, закинула залитую незаметной на фоне грязи кровью, голову и рухнула в стопку газет. Пахуньчик первым среагировал на появление нежданных гостей, еще до того, как первый подонок увидел старуху и выпустил в сторону проблем свою вонь. К его удивлению, пятеро защитников России, не только не бросились на утек, а даже не остановились, запах совсем на них не действовал. Пахуньчик не знал, что паленая водка производства подвал-таджик-подвал и сопутствующая ей травка, дают эффект, полностью выключающей обоняние. От удивления предводитель бомжей застыл и поплатился тем, что потерял Две Сопли. Когда цепь опустилась на беззащитную старуху, Пахуньчик молча стоял, открыв рот, не веря в происходящее, но когда подонок, а за ним толпа его друзей, с лицами искаженными ненавистью кинулись бить других бездомных, Пахуньчик не сдержался. – Я есть Закон, – раздалось как будто откуда-то свыше, голос, заставивший бритоголовых на секунду замешкаться. Мгновение стало незримо растягиваться, застывшие в нелепых позах нападающие, размылись в воздухе. Проявляясь и исчезая, как будто кто-то выдергивал их из привычного пространства, а возвращал уже измененных. Вот исчез любитель крепких задниц, появившись без правой руки, раздробивший голову проститутке, за ним стали мигать остальные, вываливаясь в привычный мир, уже инвалидами. А над пораженными бомжами стоял Пахуньчик, повелительно воздев указательный палец вверх, с каждым мерцанием, когда истекающие кровью бандиты вываливались из неведомых глубин, существо прозванное Законом, тоже проявлялась, сквозь грязные лохмотья, сквозь изуродованное струпьями лицо, глядело нечто невообразимо прекрасное, страшно прекрасное. Только в миг явления существа, можно было полностью осознать, вкусить понятие – страшная красота. И запах, запах вони и нечистот пропал, растворился в уничтожающей свежести. Никто из бездомных, не мог бы даже представить, что свежеть может быть настолько беспощадна, выворачивать на изнанку не хуже боевых газов, от которых хочется сорвать противогаз и расцарапать себе пальцами горло. Свежеть и красота Закона, бывшего вонючего предводителя бомжей убивала. Огромная исполинская трехрогая тень заслоняла небо, возвышаясь над умирающими бритоголовыми и пытающимися вдохнуть воздуха, пораженными бомжами. Беспощадные глаза затягивали в водоворот обожания и похоти. Любители поглумиться над убогими умирали в магическом мерцании, теряя конечности и члены, становясь кровавыми тушами, с торчащими обломками костей, но до последнего вздоха, бритоголовые не обращая внимания на увечья, испытывали не проходящий оргазм и обожание к прекрасному существу, пьющему их жизнь. Наконец все кончилось, из воздуха в последний раз проявились, пять истлевших скелетов, что бы рассыпаться прахом. Несчастные бездомные, катались по земле, тщетно стараясь наполнить легкие кислородом, но им не удавалось, свежесть выдавливала из них жизнь. Пахуньчик последний раз, показавшись в своей истинной ипостаси, опустил руку. Свежесть исчезла, вернув привычную защитную вонь, тень растворилась, в маленьком грязном мужчине, изуродованным жизнью...