*
Звонки шли нескончаемым потоком, терзая мои барабанные перепонки, мне же хотелось побыть одному, отключиться от всего мира, просто лежать и ни чего не делать. Глухое раздражение в груди выплеснулось на ни в чем неповинный телефон: вместо того, что бы просто вытащить шнур я схватил аппарат и запустил им в показавшуюся в проходе Саклю. Кошка по привычке увернулась, а вот телефону повезло меньше, пущенной с космической скоростью он, встретившись с полом, разлетелся на неподдающиеся ремонту фрагменты. Но мне на это было наплевать, главное надоедливые звонки, количество, которых перевалило за сотню, наконец, прекратились. Растянувшись на кровати, я облегченно закрыл глаза, приготовившись погрузиться в сладкую печаль одиночества. Воспоминания о Лисе, заняли все существо, я решил искупаться в своей боли, но из мазохистской неги меня опять грубо выдернул звонок сотового телефона. – Вашу мать! – заорал я, вскакивая с кровати. Взяв сотовый телефон, я решил поступить с ним так же, как и с предшественником, но вовремя остановился, уникальный аппарат, как-то жалко разбить из-за собственной слабости. Я взглянул на передний дисплей мобилы. Номер Лютнева настойчиво мигал, и было очевидно, что друг намерен довести ведьмака до белого каления, но дозвониться. – Да! – рявкнул я в трубку на пределе возможностей. В динамике раздалось обиженное пыхтение, и удивленный голос журналиста ответил. – Ты мне должен оплатить визит к ЛОРУ. Мое левое ухо, никогда не краснело, ни при какой ситуации, даже, когда мои бывшие бабы бросали меня и говорили все, что обо мне думают, даже когда мой бывший начальник застал свою секретаршу, стоящую на четвереньках напротив моих спущенных брюк. Никогда Геральт. И только сегодня я буду останавливать машины помидорным цветом своего больного уха. Так что с тебя, как минимум бутылка на лечение. – Обойдешься балабол, в поликлинику сходишь. – Какой же ты все черствый и неблагодарный индивидуум Геральт! – голос журналиста искрил от негодования. – Ты, почему трубку не берешь? Я тебе битый час пытаюсь дозвониться. – Зачем? – Вот и делай людям добро после этого, – грустно сказал Лютнев. – Твоя статья про домики для надувательства вышла, поэтому имею я право нажраться за счет благодарного друга? – Спасибо... – я сделал долгую паузу, вспоминая, что просил друга опубликовать одну статью, которая по идее должна была, заставить демона обнаружить себя. Лютнев об истинной цели статьи никакого представления, конечно, не имел, он думал, что Геральт пишет кандидатскую диссертацию и набирает необходимое количество публикаций. – Но? – спросил журналист. – Но, давай в другой раз? – Нет, это ты давай колись, что у тебя случилось? Я же слышу по голосу, да и трубку ты не поднимал. – Все в порядке, – ответил я недрогнувшим голосом. – Погоди, – требовательно раздалось в трубке. – Ты поругался с Лисой? – Вроде того... – Она от тебя ушла? – в голосе журналиста прозвучал неподдельный интерес. – Вроде того... – Это потому Геральт, что ведешь себя как ходячая эрекция, весь такой мачо морда кирпичам, грудь колесом, одеваешься во все темное, как Сигал какой-то, небось и трусы черные, бородка опять же твоя пиратская, какой бабе это понравится? – Иди в задницу! Знаешь, в таких случаях друзья обычно произносят: “она мне всегда не нравилась”. Но буду с тобой честным, она мне всегда нравилась! – Спасибо Лютнев! – Так, – не слушая меня, продолжал журналист, – я приеду где-то, через час, мы будем кутить, снимем девочек – студенточек, напьемся и набьем кому-нибудь морду. Хе-хе, это ты точно умеешь. – Лютнев, я не в настроении, понимаешь? Тем более я не пью! – Давно уже известна нам любовь друзей и верность дам, до встречи Геральт, – сказал журналист и выключил телефон. Лютнев не задержался. Приехал даже чуть раньше, принося в квартиру такую нужную в этот момент суету и милое, сердцу каждого мужчины многозначительное звяканье пакетов. – Рассказывай, – сказал журналист, когда друзья расположились на кухне. – Ты правильно угадал Лютнев – Лиса ушла. А почему, зачем? Уже не важно. – Тут ты не прав. Бабы уходят по трех основным причинам, – назидательно стал загибать пальцы опытный в расставаниях любитель женского пола. – Все три причины лежат на поверхности и служат прекрасной иллюстрацией женского эгоизма. Женщина это самка. А что самке главное? Самке главное, что бы ее самец был надежен! Это первая причина! А ты Геральт, разве ты надежен? – Почему нет? – мой вопрос прозвучал с вызовом. – Ха! Бабок у тебя реальных нет, поэтому долларовый досуг ты такой шикарной женщине обеспечить не можешь. Прошлое у тебя дорогой друг признайся темное, даже я ничего толком не знаю. Дерешься ты как дьявол и вообще жутко агрессивный и хмурый тип, когда надо кому-то дать в морду. Ну, скажи где здесь надежность? – Если рассматривать с твоей точки зрения, то кто вообще может быть надежным? Может ты? – Давай не будем переходить на личности, речь о тебе и кстати, – Лютнев решительно вскрыл бутылку коньяка, – давай выпьем, так беседа легче пойдет. – Эдик, я не пью, – мне пришлось назвать журналиста по имени, что проявлялось только в минуты крайнего раздражения и нежелания идти на поводу у назойливого друга. – Не ломайся как Сакля перед тазиком. Пей, тебе сейчас это нужно. – Сакля перед тазиком не ломается, – рефлекторно ответил я, а сам подумал – “какого черта”? – Давай, только немножко. – Не вопрос, – Лютнев взял суповую чашку и налил другу конька по самый край. – Так вот Геральт, первую причину, по которой бабы уходят мы рассмотрели. Вторая секс! По глазам вижу, что ты считаешь эту причину для себя не актуальной, а зря! Вот ты уверен, что Лиса, никогда не симулировала оргазм? – Уверен. И давай на эту тему больше разговаривать не будем, ладно? Твои сексуальные не удачи, конечно интересная тема для застольной беседы... – Не горячись, – прервал меня журналист, подливая в опустевшую кружку еще конька. ХХх – Хорошо, вторая причина понятна, но к нам она не имеет отношения. – Какая же третья, – с напором спросил я, залпом опорожнив кружку. – Самая, мистическая, – со значением ответил Лютнев. – Бабы уходят по тому, что они бабы! – Логично! – ответил непьющий ведьмак в моем лице и кивнул в сторону кружки, – повторим? Журналист молча разлил остатки коньяка. Спустя час мы уговорили вторую бутылку и принялись за предусмотрительно захваченную Лютневым литровую “Смирновку”. – Давай четко формировать проблемы? – предложил журналист пару раз, пьяно икнув. – Давай, – согласился я. – Ты ее любишь? – Да! – Хочешь вернуть? – Хочу! – Зачем? – Простите? – от выпитого я машинально перешел на “вы” в голове бушевал океан, волны накатывались на мозг, штурмуя остатки здравомыслия. – Знаешь, Геральт, я вот подумал, а на фиг она тебе нужна? Сплошная нервотрепка. Сам прикинь. Баба, ну не смотри на меня так, хорошо женщина, красивая. Значит, у всех мужчин на нее будет рефлекторная стойка. Оно тебе надо, каждый раз трястись, когда рядом с ней будет виться какой-нибудь брутальный мачо на Ламборджини-Диабло? – Мачо, Лютнев не так уж много, тем более на Диабло. – Но согласись все равно неприятно? А это только начало, малюсенький аспект. Бабам, прости, женщинам нужно все внимание, они требуют походов в театр, по ресторанам, по клубам. Им все время мало и в какой-то момент ты замечаешь, что не можешь даже прочесть несколько страниц любимой книги, сидя в сортире! – Лютнев не загибай. – Это я загибаю? – журналист начал обиженно надувать щеки. – Между прочим, у меня было три жены, а у тебя ни одной! Мне ли не знать про чтение в сортире. – Эдик, если я не был женат, это еще не значит, что мне чужды простые человеческие слабости, я тоже почитываю... – Да иди ты? С такими мышцами? – загоготал журналист. – Ладно, хрен с ним с сортиром. Бабы... Они ведь хотят лишить нас свободы. Они хотят страшного, Геральт, они хотят, что бы мы спали только с одной, представляешь? При этом, подставляя передок всем кому не лень. Я, предпочитая быть тем, кому не лень. А ты? – Именно поэтому ты был трижды женат? – метко срезал его ведьмак. – Туше! – признал Лютнев. – Я просто искал свой идеал. – Хочешь анекдот на эту тему? – журналист кивнул. – “Мужик умер и решил понаблюдать, как другие в рай попадают. Видит, стоит апостол Петр, а к нему подходят, умершие мужчины. И всем задается один вопрос: Ты был женат? Если мужик отвечает, “да я был женат”. Петр с пониманием похлопывает его по плечу и говорит: “грешен ты, но страдал, грехи твои окупились сторицей, ступай в рай”. Если же мужик отвечает, “нет”. Петр отправляет его в ад. Увидел все это наш герой, прикинул и пошел к апостолу. – Был ты женат? – спросил Петр. – Дважды! – гордо ответил он. – В ад, – хмуро сказал Петр. – Но почему? Я же страдал! – Мы пускаем в рай несчастных, а не идиотов”. – В том-то все и дело, Геральт! – закричал обрадованный журналист. – Не будь идиотом, не женись! – Я пока и не собираюсь. – Нет собираешься! – Ты меня уломал, – задумчиво протянул я, при этом Лютнев изобразил подобие раскаяния. – Говори, чего ты конкретно хочешь? – Пойми женщина это как обувь. Сначала ты приходишь в магазин и долго подбираешь себе обувку. В ход идет масса критериев. Какая-то тебе не по карману, другая красивая, но жмет, третья и по цене, и внешне радует, однако больше на два размера. Наконец ты остановил свой выбор, обувь вроде и сидит неплохо, цена кусает, но пережить можно, да и цвет, конечно, не тот, что хотелось, зато гамма подходит. Дальше происходит самое интересное: ты приносишь ботинки домой. И что выясняется? – риторически, спросил Лютнев. – Ты надеваешь их чувствуешь, что они совсем не такие удобные, как в магазине и вид у них какой-то дурацкий. А все, деньги плочены, девушка в кроватке и трусы сняты, – журналист, раскрасневшись, взмахнул руками, чувствовалось, что тема для него больная. – Приходится носить, натирать мозоли, клянчить на работе у секретарши пластырь, чистить, убирать сольные разводы – одним словом притираться. Наконец приходит привыкание. Обувь разнашивается, становится домашней, и хотя теряет свой товарный вид, если он, конечно, изначально был, превращается в сентиментальное дополнение к образу. Проходит еще время, безжалостно оставляя свои неизгладимые отпечатки на ботинках: появляются трещины, бьется подошва, краска слезает, и пьяный сапожник в бессилии разводит руками, не в его силах заштопать дыру в подошве. Но ты настаиваешь, платишь деньги, за которые можно купить новую обувь и грубая заплата, продлевает агонию жалкого существования ботинок. А вокруг, – Лютнев мечтательно улыбнулся, – распродажа! Скидки до семидесяти процентов на новую импортную, надежную, красивую такую пахнущую натуральной кожей девушку. Я хотел сказать, что вокруг полно ботинок, кроссовок, сапог и даже галош, – поправился Эдик. – Вокруг такое великолепие, а твоя старая обувь скрепит и вот отрывается полностью подошва, немытая пятка всей пятерней окунается в мокрую осеннюю лужу, что бы покрывшись сигаретными окурками, собачьими пи-пи и гнилыми лужами, выплыть обновленной. – Интересная концепция, – ехидно перебил я, – окурки, собачьи экскременты и обновление. – Все верно! – закричал Лютнев. – Все как в общении с женщиной. Сначала жестко, потом привыкаешь, наконец, сидишь в дерьме обложившись сигаретным дымом. Преступно спать вечно с одной женщиной, нельзя носить одну и ту же пару обуви постоянно, она рано или поздно придет в негодность, прохудится, и тогда ты отправишься в магазин на распродажу... – Тебе это слово сильно нравится? – И тогда, – не обратил внимания, на мой выпад журналист, – ты отправишься в магазин, наберешь себе несколько пар, и будешь предаваться разврату. – Сколько тебя знаю Лютнев, но такого изощренного извращения, признаюсь, не ожидал, разврат с обувью, это даже переплюнет знаменитую сцену коитуса с пирогом – А бывает еще хуже! – перешел на крик пьяный журналист. – Куда уж хуже? – стал я увещевать друга, но журналист оседлал любимого конька, его невозможно было остановить. По опыту я знал, что надо дать Лютневу выговориться, иначе залитый алкоголем по самую намечающуюся лысину Эдик, будет рыдать до утра. – Встаешь ты утром с пастели, а твоих тапочек и след простыл! – Погоди, ты же говорил о ботинках? – Неважно, пусть будут ботинки! Простыл след ботинок, пока ты спал, отдыхал от трудовых будней, какая-то сволочь, напялила на себя твою обувь, не озаботившись даже помыть ноги или использовать носки! Прямо грязными лапами в мою чистую женщину! Вернее в мои чистые ботинки. А что мне делать? Ходить с голыми ногами? Мне же холодно. А как принять обратно тапочек дурно пахнущий чужими ногами? Зачем мне это надо Геральт, скажи? Что бы подхватить грибок и прокалывать сорок уколов антибиотиками, – Лютнев все-таки зарыдал. – Они, они, – повторялся несчастный журналист, – все одинаковые, как китайская подделка, снаружи нарядно, а внутри гниль. Поэтому я хочу, что бы твердо взвесил все за и против. Возвращаясь к своему опыту, скажу, женщина самое страшное существо во вселенной. – Тебе просто не везло. – Подкалываешь, да! – взвился Лютнев. – А ты знаешь, что бабам постоянно подавай всякие цацки? Украшения, серьги, кольца-шмольца, шубы, а потом у них голова болит, когда требуешь невинный супружеский долг в виде оральной ласки, а у нашего брата рога растут. – Чего ты так разнервничался? – Ничего! Меня если хочешь знать, ни одна женщина так не радовала, как вот эта, – журналист нервно растопырил пальцы, – правая рука! Не пила из меня все соки, не трепала нервы. Я столько бабок потратил на этих эмансипированных лягушек, что смог бы открыть свое издательство. И я не разу не радовал свою руку. Все, с этого дня лучшие кремы, – Лютнев поцеловал кисть, – лучшие педикюрные мастера. – Какие мастера? Педикюр для ног, для рук маникюр. – Да ну тебя, – отмахнулся нервно Лютнев и демонстративно поменял часы с левой руки на правую. – Так-то лучше. – Кормилица моя, сколько всего написала, сколько мне денег принесла. – Постой, мне грешным делом показалось... – Геральт, – укоризненно посмотрел журналист и внезапно хитро улыбнулся. – В наш просвещенный век удовольствие – это деньги. А то о чем ты подумал, можно получить в любом борделе, не прибегая к помощи руки. Ты мне лучше скажи, что ты решил? Может да ну их всех на фиг? Я осуждающе посмотрел на журналиста, но встретил ехидный взгляд хитрых глаз. – Чего смотришь? Наливай...