Рассматривая белёсую, просвечивающая кожу я легко обнаружил желтоватый хребет, корявое подобие внутренних органов и проткнутое штыком черное подобие сердца, в котором сходилась разветвлённая паутина сосудов.
— А ответь-ка мне лейтенант, зачем это ты в нашу глухомань прибыл? — с подозрением спросил дед и ствол винтовки как бы невзначай направился в мою сторону. — Или тебя лучше Ведьмаком величать.
Услышав вопрос, я сразу понял, что за баба Матрёна передала ему записку и тяжко вздохнул.
— Так ты же дед читал. Там в мандате всё указано. Буду расследовать систематическую пропажу людей, ну а заодно кое какие свои дела попытаюсь справить — ответил я и демонстративно положил наган на стопку ящиков. А уже после этого наклонился и выдернул финку из тела твари.
— Ну мандат твой Гена я прочитать не успел, а вот записочку бабки Матрёны изучил подробно и теперь даже не знаю, что с тобой делать. Ты же оказываешься у нас хоть и мент, но душегуб редкостный, из самой Москвы присланный, непонятно только зачем.
— Что делать, что делать — понять и простить. Тем более что я неповинных людей точно не душегубил — сказал я и оттерев лезвие финки платочком, положил её рядом с револьвером.
— Понять и простить, это внучок легко сказать — проворчал дед, но ружьё немного опустил. — А насчёт неповинных, так вокруг в кого не ткни, все кроме малых детей, в чем-нибудь да виноваты. Вот и тебя Гена, чтоб значится проблем меньше было, лучше уж грохнуть да в трясине утопить.
— Нет, Павел Лукич Морозов, тысяча восемьсот восемьдесят девятого года рождения, не грохнешь ты меня. Норов и характер у тебя не тот, чтобы без причины жизни лишать — уверенно заявил я.
— Значится Авдотья тебе и имя с фамилией моё назвала. — Щукарь ухмыльнулся.
— Да нет, об этом у меня с ней Павел Лукич, речь не заходила. Но зато друг мой Сева, много о своем героическом деде чего рассказывал.
Едва я упомянул Севу, дед Щукарь мигом повесил винтовку на плечо и подошёл вплотную.
— Что с Севкой! А ну отвечай! — потребовал он и его могучая длань стиснула моё плечо.
— Лукич, если коротко, то всё очень сложно — честно признался я. — Но о том разговор долгий, так что здесь об этом рассказывать не буду.
— Ясно. Да точно, не то это место чтобы лясы точить — опомнился дед и указал мне на труп червя. — А ну ка давай хватай его паря и тащи наружу. Для начала надо дело доделать.
Схватив труп твари за выскальзывающий хвост, я потянул его наружу, при этом чувствуя, как он продолжает едва заметно изгибаться. Вслед за мной из сарая вышел дед, державший в одной руке голову твари, а в другой непонятно откуда взявшийся пятилитровый бутыль с чем-то жёлтым.
Сунув мне бутыль, он приказал облить тварь керосином, а сам вытащив из кармана кусачки начал сноровисто вырывать из пасти червя самые мелкие зубы. Вырвав с полсотни, Щукарь водрузил голову, на начавшее сворачиваться в клубок тело, и я снова увидел, как загорелся его палец.
— Ну как говорится, гори, гори ясно, чтобы не погасло — изрёк он и встряхнув рукой, отбросил на кучу потусторонней плоти, огненный язычок.
А когда тварь неестественно ярко вспыхнула, дед стремительно вернулся в сарай и быстро вышел оттуда, сжимая в руке ржавую подкову.
— Ну а теперь давай паря уходим, пока тут всё не схлопнулось. Только иди за мной след в след — предупредил Щукарь и обогнав меня, быстро направился в сторону ожидавшей нас Авдотьи Никитичны.
Бодро следуя за ним, я через минуту пересёк границу аномалии и услышав за спиной непонятный звук, обернулся, чтобы успеть увидеть, как в смолянисто чёрном дыму от разгоревшегося костра, исчезает сарай вместе с тем островком на котором он стоял.
А уже через пару секунд, скопившийся на месте аномалии дым начал подниматься вверх, оставляя после себя, пошедшую волнами, мазутную трясину.
Глава 4
Родина
— Ну вот я и дома — сказала Авдотья Никитична, едва мы поднялись на невысокий холмик.
Замерев на месте, она поклонилась в пояс, самому крайнему из домов, окружному остатками разваливающегося забора.
Крайняя улица деревни Артельная, представляла из себя два ряда покосившихся хат, окруженных запущенного вида сараями и прочими хозяйственными постройками. Повсюду торчали одичавшие яблони, вишни и сливы. Между дворами шла колея, сплошь заросшая разнотравьем, бурьяном и густыми кустами, перемежающимися с небольшими деревцами.