— Значит деревня Артельная уже тогда появилась?
— Не, деревенька наша ещё раньше сформировалась. А потом её достроили ссыльные, да бывшие каторжники, которых сюда через непролазную тайгу начали целыми партиями сгонять. Так что первая охраняемая зона с бараками, ещё тогда рядом с прииском появилась. Я по пути сюда, в семье ссыльных казаков и родился. И первые годы рос в родовом доме Морозовых, что на месте моего нынешнего стоял, до большого пожара.
— Значит ты Павел Лукич, тех плохих людей сам видел?
— Может и видел, но не помню. Мал ещё был. Но зато помню отлично большую перекладину и дюжину покойников, болтающихся в петлях. Считай лейтенант, что это первое моё яркое, детское воспоминание.
— Получается тех плохих людей переловили всех и казнили.
— Да, промышленник Давыдов сам их изловил со своими приказчиками и служивыми казаками, да казнил без суда и следствия, не привлекая царских властей. А старшего ихнего по прозвищу Хромой, он ещё долго в каземате своего поместья держал, резал его и огнем пытал. А потом, когда от человеческого тела, кровавый кусок мяса остался, он самолично Хромому голову и отрубил.
— Раз с этой напастью справились, почему тогда первая артель развалилась? — спросил я, вспомнив обрывочные рассказы тетушки Авдотьи.
— Да потому и развалилась. Промышленник Давыдов, после того как голову тому гаду отсёк, изменился сильно. Железную дорогу перестал строить и на Тринадцатом километре остановил. Половину приказчиков и казаков выгнал, да совсем других, более лихих набрал. За любую оплошность пороть начал прилюдно и едва не до смерти. Да и правила в золотодобывающей артели сильно поменялись в худшую сторону. А ещё он заметно прихрамывать начал.
— Неужели тут иной появился, и это ещё при царях — мигом догадался я.
— Да, он самый. Подтвердить конечно не могу, но Хромой, точно был первым приживальцем в этих краях. Причём этот паскудник ещё задолго до моего рождения тут объявился. А когда промышленник Давыдов его оболочку порешил, приживалец в него перебраться каким-то образом смог. А когда он освоился то сразу начал свои жёсткие порядки устраивать. Именно тогда первые шахты к подземным золотоносным жилам шурфы прокопали. Золотишко много добывать начали, только вот наш промышленник с приживальцем внутри, почти всё здесь на складах собирал и тайну держал о большой добыче.
— А артель, она как накрылась?
— А артель накрылась, когда мой батька со своей бригадой шахтёров-проходчиков, случайно штольню пробил, и они в другую шахту сумели перейти. А там они обнаружили природную пещеру с круговой золотой жилой, идущей по всем стенам и специально выдолбленный каменный алтарь, на котором стоял тот самый самородок, похожий на голову беса. А вокруг, во множестве валялись разорванные тела людей, причём шахтёры сразу нескольких своих пропавших знакомых узнали.
— Ритуалы и жертвоприношения.
— Они самые. Причём мужики из бригады быстро выяснили что в эту шахту только каторжников в кандалах, да провинившихся работяг отправляют. А входить туда свободно могли только ближние приказчики промышленника Давыдова, он самолично и его казачки из личной охраны. Тогда ещё никто не знал, чего тот приживалец добивался, так что все подумали, что Давыдов просто с ума сбрендил, а другие ему просто потворствуют.
— Теперь то мне понятно, почему первая артель развалилась.
— Понимаешь лейтенант, народный бунт он такой, раздуть легко, а быстро задушись невозможно. Вот и тут народ поднялся и начал наемных казачков и приказчиков ловить и жердями лупить, да резать, если те сопротивлялись. В процессе все постройки прииска сгорели подчистую. Но и люди Давыдова отбивался люто. Шахты приказчики промышленника взорвали, мужиков и баб казаки постреляли больше сотни. Ещё столько же людей сгорело, когда люди Давыдова деревню Артельную подпалили с четырех концов. В ответ народ арсенал и склады разорил, что на Тринадцатом километре размещались и за ружья взялся.
— И после этого началась настоящая таёжная война.
— Да лейтенант, правда твоя. То была самая первая война, которую я, в свои десять лет, вживую увидел. И, наверное, самая беспощадная, потому что люди тогда озверели от пролитой крови и начали резать друг дружку насмерть. Я тогда и сам по бричкам приказчиков, да конным казачкам вволю пострелял из берданки. Давыдовских людей тогда почти всех перебили, а самые последние, вместе с хозяином, в его большом имении заперлись и начали умело отстреливаться.
— И что дальше?
— А дальше долгая осада началась, после которой их там всех заживо и сожгли. Потом конечно на Тринадцатый километр жандармов и солдат, царские власти тьму нагнали, чтобы порядок навести. Мой батька, как один из зачинщиков, ховался от них. И мы вместе с ним цельный год, на таёжных заимках и в землянках прожили. А потом концессию на прииск одному именитому купцу отдали, и он на Золотянке снова золотишко мыть начал. Тот Купец был мужиком хитрым, со всеми сумел договориться, всех успокоил, да и жандармов на расстоянии держать начал. Так что даже наше Морозовское семейство в Артельную сумело вернуться. Там мы новый дом отстроили да снова на прииск устроились работать.
— А потом что? — нетерпеливо спросил я, желая пока не приедем, выведать полную историю.
— А потом шло всё нормально, во взорванные шахты почти не лезли и больше на реке Золотянке золото мыли. До Артельной, ветку железной дороги дотянули. Именно тогда экспедиция научная приезжала из Петербурга. А после её отъезда, старатели старое русло каменной реки начали копать и обнаружили что там золотишка тоже хватает. И как я думаю, всё бы было тут более-менее нормально, если бы не приключилась первая мировая война и не последовавшая за нею революция.
— Значит вторая артель тогда накрылась — сразу понял я
— Вот именно что накрылось, причем медным тазом. Меня в четырнадцатом году в солдаты призвали и на германский фронт отправили, так что я тут долгое время не появлялся. Почитай девять лет прошло, сначала на фронте артиллеристом воевал, потом в гражданскую, в конном эскадроне рабоче-крестьянскую землю от белых и разных интервентов очищал, а потом и в ВЧК служил. И уже тогда я силу в себе почуял и втихую начал ею потихоньку пользоваться во благо дела.
— Значит Павел Лукич, вернулся ты сюда в двадцать третьем, и причём как я понял матёрым оперативником и солдатом.
— Да именно так. Правда вернулся я сюда, считай, что по службе. Видишь ли, после того как управляющий прииском купец в Китай сбежал, а сам прииск накрылся, тут полная бандитская вольница началась. Народ по землянкам сидел и в тайге прятался. Вольные старатели золото для себя мыли, а лихие люди их постоянно обирали. К тому же недобитое белое офицерьё, на Тринадцатый километр бронепоезд загнали и пытались там свою власть удержать и дальше никого из наших не пускать. Мы же с товарищами красноармейцами прибыли, с целью тут Советскую власть навсегда установить, так что не миндальничали.
— Как я вижу, бронепоезд не помешал и тогда у вас всё получилось.
— Конечно не сразу, но получилось. Сначала мы тот бронепоезд взорвали, а офицерьё белое с Тринадцатого километра выбили, затем железнодорожное движение запустили и бандами с недобитками вплотную занялись. Считай три года тут всё чистили, и скажу тебе сразу лейтенант, первая нечисть уже тогда тут начала обильно заводиться. Да и тот самый Хромой в двадцатом году снова объявился, правда совсем в другом обличии.
— Значит иной тогда не сгорел в своей усадьбе — искренне удивился я.
— Нет. Не знаю, как, но эта паскуда тогда выжил и пока меня не было, он с бандой деревню Артельную второй раз дотла сжёг и на старом прииске крепко обосновался. Именно тогда мне бабка Матрёна встретилась в вагоне с беженцами. Она то и помогла мне себя понять и банду хромого изничтожить. Без неё я бы точно не справился, ведь в той банде кроме Хромого, ещё несколько приживальцев объявилось, умеющих всякие потусторонние пакости творить. Так что нам пришлось не только из пулемёта Максим их косить в устроенных засадах, но и силушкой помериться. В результате мы справились, а самого хромого я в болото загнал и там сначала зарубил в сабельной сшибке, потом поджог, следом пристрелил из Маузера и наконец утопил в трясине.