— Навечно превратить мёртвую девку в ледяную статую. Оно может так и правильнее будет — изрёк Щукарь и похлопал меня по плечу.
— Чувствую, что так для неё лучше будет, чем лежать с отрубленной головой — проговорил я и указал под левую грудь застывшей девушки. — Тут трёхгранная рана, почти незаметная. Крови нет. Кто-то ударил заточкой, всего один раз и попал прямиком в сердце.
— А вот это нехорошо — сказал Щукарь, и явно выказав беспокойство, с подозрением огляделся по сторонам.
— Что Павел Лукич, знакомый почерк? — поинтересовался я, правильно оценив ситуацию.
— Да. Но даже не верится, что он снова вернулся. Ведь в последний раз, я его три года назад видел, да и то издалека в бинокль.
— Павел Лукич, кто именно вернулся? — переспросил я
— Люди Косого, называли его чёрным старателем. Местные, черным охотником. А я зову его просто, умной нежитью.
— Значит думаешь, что это сделал тот самый иной, чёрный охотник.
— Чую, он самый, это непотребство сотворил. Удар в сердце заговорённой заточкой, это точно его почерк.
— Заговорённая заточка, это ещё что такое?
— Его оружие. Один удар и потом убитый им человек снова подымается, превращаясь в нежить. Нам с тобою лейтенант, перед тем как костёр жечь, надо остальных ходоков проверить, если на их телах найдётся подобное, то точно нежить постарался.
Вернувшись к поверженным ходячим. мы их выложили в рядок и всех внимательно осмотрели. Затем вернулись к смятым палаткам и вытряхнули их содержимое наружу.
— Да точно, у каждого похожая рана. Правда судя по многочисленным пулевым ранениям, большинство из них пропороли после интенсивного огневого контакта — отчитался я, предварительно дважды всё проверив.
— А про барахло что думаешь? — поинтересовался Щукарь, глядя на найденные вещи.
— Судя по их одёже и вещам, они дюже цивильными пассажирами выглядят, для этих глухих краёв. Верхние шмотки девушки, кроличий полушубок и Югославский лыжный костюм, набитый лебяжьим пухом. У одного покойничка очки в золотой оправе к роже примёрзли, у второго теплая, модная водолазка под тулупом. Индийские махровые шарфы в полосочку. Половина парней выбриты, у остальных ухоженные бородки. Разбитая гитара. В карманах химические карандаши, радиолампы от рации, Ленинградские конфеты и ещё вот это. — Я открыл фляжку и понюхал содержимое. — Коньяк, притом хороший. Скорее всего Армянский. Думаю, не меньше семи звёзд. Я так думаю, такое здесь местные точно не пьют.
— Это ты лейтенант, всё правильно подметил. Ребятки явно городские, притом не из нашего райцентра, а из чего-то покрупнее. И судя по состоянию трупов и следам, завалили их не раньше двух-трёх месяцев назад. Получается, что почти в конце весны они сюда проникли. А точнее, думаю в мае. — Щукарь резко замолк, задумался и осмотрел небосвод. Несколько секунд он бубнил себе под нос словно что-то высчитывая, а потом снял шапку и хлопнул себя по лбу. — Вот я дурак старый. Облапошили суки, как последнего мудака.
— Кто облапошил? Павел Лукич, ты это про что? — спросил я, и быстро побросал в обрезанную бочку, найденные в снегу доски, от расколотого патронного ящика.
— Я про то, что как раз три месяца назад, после майских праздников, меня на совет вызвали по одному важному и неотлагательному поводу. А заодно я кое какие свои дела в городе справил. И провел я в райцентре не меньше недели. А пока всё не разрешилось, жил в доме колхозников, на правах почетного гостя — изрёк Щукарь, и походя махнув рукой, запалил доски.
— Что, думаешь, как раз в это время, сюда эти городские и наведались? — предположил я и принялся греть руки над разгоравшимся огнём.
— Не, не думаю, а теперь точно знаю. И получается, что кто-то из совета, этот поход от меня прикрывал. Знали черти, что ежели я в Артельной буду сидеть, то если и не увижу, то почувствую, что чужаки прибыли и около цеха рыщут.
— Если всё так, то наверняка ты Павел Лукич прав. Но только я одного не пойму, зачем этим ребяткам, явно образованным и приехавшим из какого-то большого города не на пикник, тайно проникать в этот, богом забытый таёжный край, и забираться в засекреченную, и очень опасную аномалию, про которую во всём СССР, наверняка знают только единицы узких специалистов?
— У ребят ни у кого документов с собой нет. Тетрадей, записных книжек, писем или просто записок, мы тоже не нашли. Оружие, тот кто напал, тоже забрал. Однако я лейтенант точно знаю, откуда они, такие красивые, тут нарисовались — сказал Щукарь, и протянув мне котелок, принялся наливать в него принесённой с собой воды.
— И откуда же они приехали?
— Из Ленинграда — уверенно ответил Щукарь. — А я-то все думал, на кого эта мёртвая девка так похожа.
Снова подойдя, к похожей на фарфоровую, ледяной статуи, старик походя зажёг пару пальцев и принялся водить огнем, рядом с застывшим лицом девушки, при этом внимательно всматриваясь в её по-прежнему, красивые черты.
— Ну что, узнал? — спросил я, когда Щукарь вернулся к костру и поставил котелок на огонь.
— Да — утвердительно ответил он. — Судя по всему, эта молодая дурочка, дочурка того самого видного ученого, который в Питер без ампутированных ног отсюда укатил.
— Вот значится как — изрек я, вспомнив один из рассказов Щукаря.
— Именно так лейтенант. И получается я теперь знаю на кой ляд, молодые дураки сюда припёрлись и в холодное место полезли в ту пору, когда тут лютая стужа словно облако нестерпимого мороза гуляет и сизые пятна изморози, повсюду оставляет.
— И зачем же они сюда полезли? — спросил я, а Щукарь, среагировав на прямой вопрос, неожиданно насупился.
Немного помолчав, он раскрыл свёрток и не скупясь, сыпанул в котелок смесь пахучих трав. Как он ранее говорил именно их отвар способен на сутки поднять температуру организма на пару градусов и не давать ей быстро снижаться от пронизывающих порывов, лютой стужи.
— Ладно расскажу я тебе всё, чего уж там — неожиданно сказал старик, прервав молчание. Затем он сел на ящик и достав кисет, явно разволновавшись, принялся скручивать самокрутку. — Видишь ли лейтенант, я думаю тебе как другу моего внучка и теперь уже лично мною проверенному товарищу, об моей тайне поведать можно.
— Павел Лукич, знай, что расскажешь со мной и умрёт — пообещал я, решив немного снизить накал его волнения.
— Хорошо, ну тогда слушай мил человек и особо не перебивай — сказал Щукарь и подкурил от собственного пальца. — Всё это дело началось сразу после того давнего происшествия на прииске, после которого тут появились все эти плохие места. Я же около шахт, когда силу огненной стихии из себя выплеснул, отдал всё до капельки и опустел совсем. Сила совсем приходить перестала и если честно, то я уж подумал, что всё, кончился пиромант Морозов. Однако, после того как все эти чудные места в округе появились, твари полезли и войска НКВД все тут оцепили, я почувствовал страшную тягу войти в одно из плохих мест.
— Значит Павел Лукич, тебя сюда, в обогатительный потянуло — догадался я.
— Именно так. И потому я явился к учёным и вызвался, побродить внутри аномалии разведчиком. Всё разузнать, а ежели понадобится, то и проводником побыть. Если честно, то я не понимал, что меня сюда так тянет, и просто принялся заходить с разных, ещё открытых в то время заходов, для того чтобы это понять. А потом меня как-то затянуло, и я даже согласился ученых с военными сюда на экскурсию завести. И вот в самый последний из этих заходов, когда всё пошло по одному срамному месту, я почти всю группу живыми вывел и за заплутавшим стажёром решил вернуться. И именно в этом заходе я и словил в отражении чёрной лужи, своего двойника.
— И как, тот кто из воды вылез, правда на тебя Павел Лукич похож был? — не выдержав, спросил я.
— Да родная бы мать нас не отличила, как он похож был. И голос мой и даже одежда и оружие, но только одно различие точно нашлось, он был моей перевернутой копией. Видишь. родинку у меня на правой щеке, так вот у него всё наоборот, она на левой была. Конечно поначалу я опешил и не знал, что делать. Однако ведь он то себя вел точно так же, и искренне считал, что это не он, а именно я из той странной лужицы вылез.