Ну вот, пришёл, значит, участковый к нам, а дети во дворе играют! Пригрозил мне Пашка морду набить за такие шуточки и пошёл дальше мячик через сетку перекидывать, а вместо детей передо мной уже ведьмак стоит и зенки свои змеиные щурит. Жди, говорит, как только твоих детёнышей переварю, за женой твоей приду. А я стою, как каменный. Хочу бежать, ноги не слушаются. Язык примёрз — слова в ответ сказать не могу. Целый час так простоял, как статуя.
Уговорил Любашу бежать, но как только за посёлок выйдем, ноги сами назад нас несут. И так тут со всеми! Сколько народу в посёлке ведьмак пожрал, никто не ведает. Ежли кто пропадает, родственники говорят, мол, уехали то ли на заработки, то ли к дальним родственникам. К властям никто и не суётся. Так и живём.
— Погоди, Толян, а как же ты-то?
— Я-то? Меня он наказать решил. Я, ведь, когда он за Любашей пришёл, стрелял в него. Не сам, конечно. Забил намертво ставни, снарядил самострел. Как ведьмак дверь открыл, так заряд картечи ему в брюхо и влепило. А мы-то сами, с Любашей, как парализованные сидели. После выстрела паралич с нас спал. Ведьмак когда боль чувствует, контроль над жертвой теряет.
Стала Любаша заговор против него читать, который у местной знахарки взяла, а я на нас и него «святой водой» брызгать. Бежать-то бесполезно: дальше околицы не уйдём. Вот и хватились за соломинку, хоть оба тогда неверующими были и даже когда-то в комсомоле состояли. Как щас помню: ходит моя Любаша вокруг этого корчащегося в муках гада и дрожащим от страха голосом читает раз за разом: «Молитв ради Пречистыя Твоея Матери, благодатный свет мира, отступи от нас, нечестивый, змея злая, подколодная, гадина люта, снедающая людей и скот, яко комары от облаков растекаются, тако и ты, опухоль злая, разойдись, растянись, от раба божьего Анатолия и рабы Божией Любови. Все святые и все монастырские братья, иноки, отшельники, постники и сухоядцы, чудовные святые лики, станьте нам на помощь, яко в дни, тако и в нощи, во всяком месте, рабу Божьему Анатолию и рабе Божьей Любови. Аминь».
Только, Серёга, что ему эта картечь и заговоры? Поревел полчаса, а потом встал перед нами здоровёхонек, как ни в чём не бывало! Разозлился только жутко. «Глупые людишки! — шипит. — Я ходил по этим местам, когда даже птиц ещё не существовало. Динозавры служили мне миллионы лет. Я учил ваших волосатых предков добывать огонь. Тысячи лет я был их богом. Они называли меня Велесом и приносили мне жертвы. Когда ваши предки стали жечь идолов и вырубать священные деревья, я ушёл отсюда в места, где меня стали звать Драконом. Я был богом, воином, учёным, царём! Мне известны все ваши жалкие желания и уловки. Вы всегда были и останетесь только моими игрушками, пищей для ума и тела».
Тут он стал на наших глазах меняться! В какого-то змея превратился. Прям дракон или огромный крокодил со змеиной головою. И стал на моих глазах Любашу живьём жрать. А я опять стою, как статуя, и даже глаза зажмурить не могу! Натянулся на Любашу, как перчатка на руку, а потом и меня начал заглатывать. Я хоть ничем двинуть не мог, но всё чувствовал! Как только коснулся его поганый язык моей головы, потекла драконья слюна, меня как огнём обожгло! Видать, кислота у него заместо слюны. Слава богу, в глаза не попало. Только волосы начисто сгорели, да вот шрамы остались. Теперь и летом на улицу без кепки не выхожу.
— Как же ты выжил?
— Передумал он. «Я сейчас сыт, — говорит. — Живи пока, но помни: с этого момента ты — мой раб. Будешь приводить мне раз в месяц жертву вместо себя. Лучше не из местных. Приведёшь — значит, ещё себе месяц жизни купил, не приведёшь — я тебя сожру, но не сразу, а по частям, и начну не с головы». Вот почему, Серёга, ты меня у трамвайной остановки-то встретил…
— Значит, Толян, ты меня?..
— Да ты что, Серый?! Я ж тебя с самого начала отговаривал. Пусть я — гад распоследний, но уж тебя-то я ему не сдам. Бомжей у вас в городе пока хватает, а тут ещё и всякие нищие, беженцы с Кавказа и прочих азиатских республик появились. Да не смотри ты на меня так! Жить, Серёга, всем хочется, а своя рубашка всё же ближе к телу.