Так и вышло. Старуха оказалась жива.
Деревня Сырьжакенже была хоть и невелика: не более полусотни дворов, – зато дома, стоявшие по обе стороны единственной улицы и уходящие огородами которые к реке, которые к лесу, смотрелись на зависть крепко, осанисто и даже богато. Однако, когда Раиса вошла в Сырьжакенже (от развилки и впрямь вела удобная проселочная дорога, по которой отдохнувший Ромка охотно топал сам, изредка принимаясь верещать при виде цветка, гриба или птицы, с испуганным криком шарахнувшейся в чащобу) и спросила про бабку Абрамец, ей указали на самый что ни на есть неказистый домок, укрывшийся в лесочке, подступившем к деревне.
Раиса осторожно протиснулась в косо висевшую на одной петле, а потому незапертую калитку и засеменила тропкой, ведущей к крыльцу. Позади крался Ромка, громко сопя: он всегда сопел, когда ему было страсть как любопытно!
Раиса обратила внимание, что все грядки заросли сорняками: морковную или свекольную ботву можно было разглядеть с превеликим трудом. Неужто бабка Амбрамец настолько стара, что уже ничего делать не может? Раиса вспомнила, что говорила о ней хозяйка – и вдруг ужаснулась. Почему она раньше об этом не задумывалась?! Если мать хозяйки была с 1910 года, ей нынче исполнилось бы 81. Сколько же бабке?! Под сто или даже за сто? Или ровно сотня?
Еще повезло застать ее в живых! Хотя в чем везение? Помрет со дня на день, и что тогда? Им с Ромкой вековать в этой кособочине, пока крыша не завалится и их не завалит?!
– А ты погоди горевать, – раздался за спиной тихий голос, в котором звучала насмешка. – Авось обживемся да и, глядишь, наживемся. Этот Люсьенкин сынок, Люськин внучок, что ль, а мой, стало быть, правнучек? Ну и как его зовут?
Раиса, оторопело приоткрыв рот, не в силах слова молвить, смотрела на низенькую старушонку, одетую во что-то зелено-коричневое. На груди болтался какой-то странный черный камень, формой похожий на коготь, подвешенный на грубой веревке.
В руках у нее был пучок свежесорванной, еще в земле, моркови. Наверное, Раиса среди ботвы просто не разглядела бабку – в этом ее тусклом платье.
Ну и ну! Вот это старуха! Хоть и похожа статью на жабу, а лицо при этом гладкое, румяное, почти без морщин, словно бы надутое изнутри свежим розовым воздухом. Вот и хозяйка выглядела удивительно молодо, несмотря на свои пятьдесят. Впрочем, хозяйка была ведьма… А разве эта бабка не ведьма?! Хозяйка кое-что рассказывала Раисе о своей родне как со стороны отца, так и со стороны матери. Отец родился в семье лопарских, по-нынешнему – финских колдунов. А мать наполовину мордовка! Эрзянка! Родом из этой вот деревни – Сырьжакенже. Мордва даже говорит на языке, похожем на финский[1]. Так хозяйка рассказывала и уверяла, что этим родство не ограничивается. Все они тут, в этом глухом краю, ведьмачат почем зря!
Тут у Раисы мурашки по спине побежали: вдруг старуха поймет, о чем она думает?! Однако бабка Абрамец на нее не обращала внимания – пристально смотрела на Ромку. А мальчик таращился на нее. Водянистые голубые глаза старухи так и впились в его глаза – яркие, черные. Однако непохоже было, что Ромка испугался: глядел спокойно, внимательно, хотя и без улыбки.
– Пашкой зовут? – отрывисто спросила старуха, и Раиса заметила, что у нее во рту торчит всего один зуб: черный да гнилой, – однако бабка Абрамец не шамкала, не шепелявила – говорила на диво ясно и четко.
– Нет, я Ромка, – ответил мальчик.
Старуха метнула на Раису вопросительный взгляд, и та кивнула. В самом деле – Ромкой хозяйкиного сына звали для людей, а подлинное, по метрике, имя его было Павел: в честь его деда, отца Люсьены Абрамец, которого она боготворила.
– Значит, Люсьена Павловна вам все же писала? – спросила Раиса и с облегчением вздохнула, когда старуха кивнула. Впрочем, при этом водянистые глаза ее столь хитро прищурились, что Раиса вполне могла бы подумать, будто бабка ее просто успокаивает, а о рождении правнука знает… ну, просто потому, что знает.
1
Эрзя-мордовский язык в самом деле входит в мордовскую подгруппу финно-угорской языковой группы.