И Никаноров опять запел:
На солнечном пляже, в июне,
В своих голубых пижамах,
Девчонка, звезда и шалунья,
Она меня сводит сума!..
Он выводил, тщательно подражая изысканно грассирующей манере Вертинского.
Дальше Высик слушал его плохо: этот рассказец задел в нем что-то заветное, и сердце больно защемило - даже, скорее, резануло как ножом... Да, пронеслось у него в голове, тоска по звездам и невозможность звезд... Он увидел яснее ясного, где и откуда пролегает через жизнь Марии трагическая несовместимость, заложницей которой она стала и которая превратила ее в то, что она есть. Рожденная звездой, она обречена была быть простой... А ей нельзя было быть «простым советским человеком», это противоречило задумке природы, создавшей такую красоту, - неодолимая пропасть между задумкой в осуществлением калечила ее сердце и разум... Окрики «не сметь!» и «не высовываться!», сопротивление которым выпихивает лишь в одном направлении: в изуродованный уголовный мир... Высику припомнился «Сундук Коломбины». Ведьмин круг, из которого не вырваться... Все остальное вторично... Даже то, о чем он недавно догадался... А можно ли разомкнуть этот круг? Как же Высик ненавидел сейчас эту несчастную жалкую жизнь, в которой любой намек на «звездность» воспринимается как неискупимый грех... И сама ее фамилия... Первое клеймо, наложенное нашей действительностью: не быть тебе Гретой Гарбо... Непонятно, почему Высику Грета Гарбо пришла на ум: то ли из-за внешнего сходства, то ли сам звук имени, ставшего символом, полнее и лучше всего выражал ощущение того задавленного, что Высик сейчас увидел - или померещилось, что увидел - в Марии. И такая чушь лезла в голову: мол, не закрой ей с рождения путь «звезды», у нее и фамилия была бы другая. Фамилия отобразила сущность того, что с ней произошло...
Жизнь, в которой «звезда и шалунья» должна быть низведена до «простой шалуньи»... «Жалко...» - как сказал неизвестный архангельский парень. Это беспомощное клеймо «жалко» звучало более осуждающе, чем любые гневные и громкие слова.
Никогда прежде Высик не ощущал с такой удушливой отчетливостью затхлый мрак, расползшийся на пространство огромной страны. Он еле сдерживался, чтобы не заскрипеть зубами от боли, и, еще немного посидев с Никаноровым, ушел, сославшись на дела. Сказал, чтобы тот не ждал его, ложился спать, а он когда вернется - тогда вернется, в крайнем случае в дежурке переночует, доспит остаток ночи.
Холодный воздух несколько остудил его разгоряченное лицо, но тем сильней стало ощущаться лихорадочное напряжение внутри. Он бродил по темным улицам, не очень обращая внимание, куда идет и проходил ли это место прежде. Обида, боль и горечь терзали его. Он оказался на окраине райцентра, где домики теснились совсем деревенские, с небольшими участочками при них. Какая-то тень шарахнулась от него в сторону, потом обрадованно вскрикнула:
- Сергей Матвеич!.. Вы!..
Высик узнал миловидную машинисточку из управления. Случалось, он шутливо флиртовал с ней, наведываясь в райцентр, - считал своей обязанностью быть галантным, чтобы не создавалось впечатления, будто на местах работает неотесанная деревенщина. Живой и веселый, острый и точный на язык, пользующийся славой бесстрашного удальца и хитрого лиса, который умудряется самую шпану держать в кулаке, он ей нравился, и она в ответ так же шутливо с ним кокетничала. Впрочем, думалось Высику, с женщинами никогда не разберешь, где шутка естественным образом переходит во вполне серьезную прикидку, как уцержать привлекательного кавалера, если дать ход более тесным отношениям...
- Катерина?.. Чего ты испугалась?
- Как тут не испугаться? - возразила она. - Возвращаешься домой за полночь, одна, улицы темные, а у нас ведь порой непонятный народ погуливает...
- Брось! Работник правоохранительных органов - и такая трусиха. Непонятный народ у нас и пикнуть не смеет. Кого к порядку еще не призвали - тех вскорости призовем.
- И все равно боязно. Особенно когда вот так внезапно на кого-нибудь выскочишь.
- Переработала ты, устала, вот и лезет всякое в голову, - заявил Высик. - Сегодня у всех выдался трудный день. Подумать страшно, какое великое дело сделали! И сколько бумаг тебе, бедной, пришлось отстучать, и сколько протоколов допросов перепечатать... Давай я тебя до дому провожу, чтоб тебе было спокойней.
- Ой, очень буду благодарна, Сергей Матвеич...
Высик поморщился.
- Давай на «ты». Что я тебе, совсем высокое начальство, чтобы передо мной по струнке ходить? - Он улыбнулся. - А на брудершафт как-нибудь потом выпьем... Пошли. Показывай, куца тебе.