Эгле опустилась на колени. Коснулась известняка ладонью. Мартин посмотрел с тревогой:
— Что ты делаешь?
— Ничего… — Эгле прижала ладонь плотнее.
Нет, не показалось: теперь она ясно слышала песню. Хор тонких голосов, женских и детских, сплетенных, как многоцветный венок, уводящих туда, где тепло и радость. В тот день, когда Ивгу догнали молодчики с канистрами, привязали к сосне и уже обкладывали дровами, в тот день Эгле ступила на свой путь в ракушке-лабиринте и с первого шага поняла, что решение верное, что она не дастся палачам и не позволит убить Ивгу. «А по белу я пойду, по белу, по белу…»
— Какая дрянь, — с отвращением сказал Мартин, и Эгле вздрогнула.
Мартин смотрел на ракушку с омерзением, и Эгле это болезненно задело:
— Ты смотришь, как инквизитор.
— А как мне смотреть, как ведьме?! — Он пошел в обход рельефа, стараясь не наступать на него ни краешком подошвы. — Это западня, отвратительная ловушка. «Глухая» ведьма, оказавшись рядом, имеет ничтожные шансы спастись — вот тебе и сказка… Девочка идет в лес, а возвращается действующая ведьма, и хорошо, если она будет просто доить чужих коров…
— Мартин, — тихо сказала Эгле. — Не унижай мое решение… не отменяй. Я не попалась в ловушку, я хотела спасти Ивгу.
— Я знаю, — сказал он после паузы. — Я говорил… не о тебе.
— Посмотри, какая она красивая. Совершенная, гармоничная — разве она может принадлежать злу? Или хотя бы… одному только злу?
Он продолжал идти по кругу, Эгле не видела его лица и решилась заговорить увереннее:
— Присмотрись! Это место дает шанс… возможность. Это, может быть, подарок всем нам… Это надежда!
Мартин обернулся, сдвинул брови и стал похож на Клавдия Старжа. Эгле напряглась; он оценил ее реакцию и прищурился:
— Ты только что подумала, что я похож на отца.
— Перестань читать мои мысли! — Ей снова сделалось неприятно.
— Перестань так выразительно думать.
Он завершил свой путь, подошел к Эгле и обнял почти что силой. От него едва заметно тянуло холодом, но мурашки, захлестнувшие Эгле, за пару секунд сделались теплыми. Она сдалась и обняла его в ответ.
— Тебе не надо здесь быть, — прошептал ей на ухо Мартин. — Это место плохо на тебя действует.
— А я благодарна этому месту, — сказала Эгле. — Ты знаешь, за что.
— А я благодарен тебе, — он заговорил очень мягко. — Но это никакой не подарок. Это цена, которую пришлось заплатить… Которую ты заплатила за маму, за меня, за нас. Пожалуйста, повернись спиной и иди к машине.
— А ты?
— Догоню через две минуты.
Песня еще звучала в ушах — еле слышно. Эгле с сожалением посмотрела на ракушку, опустила голову и пошла обратно — по следам.
Мартин дождался, пока она отойдет шагов на двадцать, потом, осторожно ступая, вышел на центр круглой каменной площадки. Ему казалось, что он различает здесь отпечатки ног — многих босых ступней, некоторые совсем маленькие. Девушки — неинициированные, «глухие» ведьмы — шли по спирали, от края к центру, первый шаг делал человек, может быть, испуганный, может быть, обманутый, может, без единой мысли, повинуясь инстинкту и чужому голосу в голове. К концу пути приходило чудовище, стихийное, непредсказуемое и абсолютно безжалостное. Если бы Эгле видела хоть десятую долю того, что видел в своей жизни Мартин…
Впрочем, ей не надо этого видеть.
Он вытащил из кармана маркер — обыкновенный черный маркер, купленный в канцелярском магазине. Повертел в руках. Наклонился и нанес знак на самый центр ракушки — не торопясь, тщательно выписывая детали. Этот же знак использовали инквизиторы сто, двести, пятьсот лет назад, и назывался он в те времена «знак Пса».
Очертания знака задымились. То, что было чернилами в маркере, сделалось другой сущностью, которой Мартин только что придал форму. Затрещал известняк — казалось, ракушка сопротивляется, пытаясь отторгнуть чужое, разрушить тонкую вязь…
— Не надо! Зачем?!
Эгле снова была рядом, он не успел ее остановить. Она упала на колени, судорожно вцепилась в ракушку, будто пытаясь удержать, собрать рассыпающиеся фрагменты, загладить ладонями трещины: напрасно, знак делал свое дело, отпечаток раковины тускнел, известняк разрушался.
— Эгле, — сказал Мартин, пораженный и напуганный ее горем.
Она отшатнулась, будто обжегшись, в отчаянии наблюдая, как разрушается отпечаток на камне. Посмотрела на Мартина — как ему показалось, отчужденно и зло — и пошла прочь, сгорбившись, не разбирая дороги. Мартин крепче сжал маркер и нанес знак еще раз, ближе к краю. Разлетелись мелкие осколки. Над землей повисло облако пыли, ракушка превратилась в прах.