– Привет, мальчики, – сказал он, плюхнувшись в кресло напротив, – я всегда вхожу без стука, хотя постучать есть чем. – Он выразительно оттопырил боковой карман пиджака, в котором сверкнула синяя сталь пистолета. – Надеюсь, не помешал деловому разговору?
Стон чуть-чуть скривил губы, явно не слишком довольный этим самочинным вторжением, однако недовольства не показал. Вежливо улыбнувшись, он тотчас же представил меня:
– Берни Янг. По специальности физик. Веду переговоры по нашему делу.
– Сердце справа? – спросил клетчатый, не называя своего имени.
– Харрис считает, что он подходит по всем данным.
– Интеллигент? – не то спросил, не то констатировал клетчатый.
Я обозлился:
– Вы не ошиблись, синьор безымянный.
– Синьор, это верно. Так меня звали в Палермо, а то, что безымянный, так ты, мальчик, ошибся. Джакомо Спинелли знает весь город. – И отвернувшись от меня, как будто бы меня и не существовало вовсе, он по-хозяйски скомандовал Стону: – Значит, четвертый. Народу хватит. Пора начинать.
– Начнем, – согласился Стон.
– Чтоб я знал день и час. Ясно? Без моих парнишек все равно не управитесь. Сколько нужно?
– Четверых хватит. Плюс две машины. День и час сообщу, как условились.
– Ладно, – сказал клетчатый и встал так же бесшумно, как и вошел. – А ликвидированных интеллигентов, милый, – обратился он ко мне, – у меня больше десятка по списку. И ни одного процесса. Вот так.
Он вышел, не прощаясь со Стоном, и даже не обернулся. Я не выдержал:
– Кто же руководит экспериментом, вы или этот тип?
– Я бы не стал так говорить о Джакомо Спинелли, – заметил, опустив глаза, Стон. – Он получает шесть-семь миллионов в год одних дивидендов, не считая биржевых операций. А из этой суммы не менее четырех миллионов наличными.
– Из какого же мешка он их черпает?
– Из тайных игорных домов, игральных автоматов, бильярдных и баров. Нет ни одного заведения в Леймонте, которое не отчисляло бы львиную долю Джакомо Спинелли.
– Какое же отношение он имеет к науке?
– К какой науке? – не понял Стон.
– Я полагаю, что до сих пор шла речь о вашем научном открытии.
Стон даже не улыбнулся, он просто заржал, если так можно выразиться о человеке, мне прямо в лицо.
– Вы идиот, Берни! Действительно, Джакомо прав: трудно с интеллигентами. Ведь я вас посылаю совсем не для того, чтобы вы, четверо, подтвердили мое открытие какого-то суперили гиперпространства. Наоборот, если вы хотите воспользоваться пятитысячным гонораром, вы должны молчать, как мертвец. Иначе вы им и станете. Джакомо Спинелли отправил на тот свет не один десяток людей. И вы сами слышали: ни одного процесса! Примете вы или не примете моего предложения, вы должны молчать даже о том, что от меня услышали. Во-первых, вас засмеют, а во-вторых, с вами может случиться несчастье: подколют где-нибудь в переулке или нечаянно собьет въехавший на тротуар грузовик. Потому я и откровенен с вами, Берни, что не боюсь огласки.
– За что же вы платите непомерный по нынешним временам гонорар, Стон? – спросил я.
– За то, чтобы каждый из вас вынес чемодан с хрустальными осколками, на которых вы проваляетесь несколько часов в этом диковинном гиперпространстве. Очнетесь, набьете осколками чемодан и вернетесь назад к «ведьмину столбу» на шоссе. И никакого баловства с камешками. Парнишки Спинелли вас обыщут, возьмут чемоданы и доставят вас в контору на Мейсенской улице. Там вы и получите свои пять тысяч чеком или наличными. И болтать не станете. У доктора Харриса, кроме кардиограммы, хранится и энцефалограмма – запись нервной деятельности вашего мозга. А запись эта подтвердит, что вы болтун, враль, фантазер, человек с неустойчивой психикой. Так что, если вы и сболтнете чтонибудь в вашем институте или в газетах, я привлеку вас к суду за клевету и процесс выиграю. И это еще в лучшем для вас случае, интеллигент Берни Янг. Вот так, как говорит мой друг Джакомо Спинелли.
– Пять тысяч, – машинально проговорил я.
– Совершенно точно, Берни. Можете их мысленно уже заприходовать.
– А если я откажусь?
– Получите только сто за процедуры у доктора Харриса. И забудьте обо мне. Только зачем же отказываться от пяти тысяч?
– Timeo danaos et dona ferentes! – процитировал я без перевода.
– Латынь или греческий? К сожалению, не знаю, Только, по-моему, не стоит пренебрегать моим предложением. Вы подходите. Нервная система в порядке: коридор пройдете без труда. Когда о галлюцинациях предупреждают, они не столь беспокоят. Чемодан небольшой, хотя и вместительный. А до репутации Эйнштейна вам все равно не дотянуться. Даже газеты предварительно обратятся ко мне. А ученые? Вы же знаете наших ученых. Тут вам ни Лобачевский, ни Эйнштейн не помогут.
Я помолчал. Логика Стона обезоруживала. Если я расскажу о нашем разговоре, скажем, в «Леймонтской хронике», то вместо дискуссии в научных кругах меня в лучшем случае ожидает койка в психиатрической клинике. Ведь кроме так называемых научных традиций, верных Эвклиду и Ньютону, есть и миллионы Стона, и «парнишки» Спинелли, и грузовики, что иногда сшибают прохожих, если те неосторожно ступают на край тротуара.
Я вздохнул и сказал:
– Я согласен на ваше предложение, господин Стон.
Он чуть-чуть приподнялся над столом с чарующей улыбкой банкира, принимающего вклад выгодного клиента.
– Я был уверен в этом, Берни. Умница. Только не слишком откровенничайте с будущими коллегами. Они знают только то, что необходимо знать, чтобы вынести чемодан на шоссе.
БЕРНИ ЯНГ. КОЛЛЕГИ ПО ЭКСПЕРИМЕНТУ
Половина восьмого.
Вечер, когда город затихает перед уикендом.
Прохожих почти нет: магазины закрыты. Автомашин на улицах вдвое меньше: они уже увезли за город владельцев собственных вилл и коттеджей. Служащие сидят в пивных и барах или играют дома с детьми. Некоторые решают кроссворды – эти уже поужинали.
Поужинал и я с двумя молчаливыми «парнишками» в пиджаках с оттопыренным левым бортом, не отходившими от меня даже на полминуты. Мне разрешили только позвонить хозяйке меблированных комнат, объяснив, что я уезжаю по делам на несколько дней, а юридическая контора «Винс и Водичка» взялась оформить в институте мой отпуск. «Парнишки» молча довели меня до машины, один сел рядом, другой за руль.