Все они, полчаса назад бывшие шестеренками чудовищного механизма, сейчас негромко, совершенно по-человечески разговаривали за ее спиной. По очереди заводились машины; Ивга поняла вдруг, что стоит перед закрывшейся дверцей фургона, и вокруг нет уже никого, и тот, за чье плечо она держалась, договаривается о чем-то с высоким, круглоголовым, и оба говорят о будущем дне, но называют его не «завтра», а «сегодня»…
А небо уже не черное, а серое. Темно-серое, мутно-серое, рассвет…
– Тебе что, некуда ехать? – тихо спросил тот, кого Ивга про себя назвала шутом. – Дома нет? Выгнали, или ты приезжая? Без денег?
Она хотела попросить, чтобы он от нее отстал – но вместо этого лишь жалобно растянула губы, пытаясь изобразить улыбку.
– Пойдем, – он взял ее за руку.
У него действительно был «максик». Маленькая машинка, которую будто бы только что поддал под зад самосвал, и оттого багажник сделался похожим на гармошку.
– Я теперь сутки отдыхаю… Ты не бойся. Я же не зверь… Ты посмотри на себя, красивая ведь девка… Я понимаю, инквизиция вас гоняет, но я – не инквизиция… Да брось ты сумку на заднее сиденье, что ты вцепилась в нее, не отберу…
Желтая стена поплыла назад. Быстрее, быстрее…
Ивга прерывисто вздохнула и закрыла глаза.
Одница встретила Клавдия душной ночью, цепями огней и бронированной машиной на краю бетонки – черной, похожей издали на мокрый лакированный штиблет.
– Да погибнет скверна, патрон.
Прошло целых полминуты, прежде чем он узнал голос. Глубокий и сильный голос несостоявшейся оперной певицы. Надо же, как она изменилась за прошедшие три года. Не постарела – но изменилась сильно, или виной тому неестественно желтый свет фонарей?..
Тонированные стекла машины делали внешний мир сказочно-зыбким, матовым, призрачным; презирая поздний час, Одница сверкала огнями, ворочала полотнищами реклам, строила приезжему глазки. Клавдий вдруг вспомнил, как лет тридцать с лишним назад впервые приехал сюда с матерью, и тоже ночью, и в аэропорту взяли такси, и волшебный город за окном казался…
– Куратор Мавин приготовил отчет, патрон. И по первому же вашему требованию…
– Я по ночам не соблюдаю этикета, – уронил Клавдий глухо. – Не утомляй меня, Федора, я и без того малость утомленный… Как дети?
Последовала пауза. Поздние машины, которых на ночных улицах водилось изрядно, уважительно шарахались от неспешно ползущего черного броневика; коротко стриженый затылок водителя за синим стеклом ловил отсветы огней и потому казался планетой, вращающейся вокруг сотни светил.
– Дети… хорошо, – медленно ответила Федора. – Все… хорошо.
– Я не знал, что ты в Однице, – честно признался Клавдий.
Федора бледно улыбнулась:
– Вижна не в состоянии уследить за всеми кадровыми перестановками… Это было бы ненормально.
– За три года ты здорово продвинулась по службе.
– Стараюсь…
– А в каких ты отношениях с этим склочником Мавином?
Снова пауза; Клавдий понял, что неверно поставил вопрос. Неправильно сформулировал.
– В достаточно теплых, – отозвалась наконец женщина. – Но не в близких… Если ты это хотел узнать.
Клавдий хотел заверить ее, что «не хотел» – но вовремя удержался. Подобное уверение прозвучало бы и вовсе вызывающе.
– Твой визит не планировался заранее, – сказала женщина с коротким смешком. – Слишком внезапно… Мавин задергался – он ведь тебя боится.
– Да? – искренне удивился Клавдий.
Женщина перевела дыхание. Потупилась:
– Знаешь… Мне было бы проще, если бы мы остались в рамках этикета.
Проще – не всегда означает лучше, хотел сказать Клавдий. Но удержался, избавил язык от многозначительной фразы. Чего доброго, Федора подумает о нем, что он умнее, чем есть на самом деле…
Он криво усмехнулся; женщина напряглась.
– Мы можем вернуться в эти рамки, – сказал он примирительно.
Федора отвернулась:
– Поздно… Теперь это меня оскорбит.
Железный характер, змеиный ум – и мнительность некрасивого подростка. Нет, он никогда и ни в чем не мог ей помочь. И, вероятно, не сможет.
– Как ты думаешь, почему я приехал?
Снова напряжение в ее красивых холодных глазах. Почти испуг; или снова обманывает призрачный скользящий свет?
– Клавдий, – почти скороговорка, – Клав…
Она впервые произнесла его имя. Поспешно и как-то скомкано, будто боясь обжечь язык.
– Клавдий, у нас большие неприятности… У меня, у Мавина… У нас у всех…
– Да?
– Да… Летом смертность в округе традиционно возрастает. Несчастные случаи в горах, на воде… Отравления, молодежные драки… Колоссальный приток туристов… и очень сложно определить… когда за чьей-либо смертью стоит ведьма. Но… за последние две недели мы приговорили десять человек. Приговоры еще не приведены в исполнение…
Клавдий молчал. Федора волновалась; за всю историю Инквизиции всех служивших в ней женщин можно было перечесть по пальцам. Обеих рук и одной ноги. На подобных постах женщины, как правило, отличаются жестокостью и непримиримостью – в душе Федоры хватало того и другого. Но сейчас она волновалась, и Клавдий не хотел ей мешать.
– За последний месяц, патрон, уровень вновь инициированных ведьм вырос в среднем в два раза… «Колодцы» – семьдесят пять, восемьдесят… Небывалая… агрессивность… И – сцепка. Раньше такого не было, всякая ведьма одиночка… Теперь…
– Почему же куратор Мавин не обращался с докладом в Вижну? – прошелестел Клавдий одним из самых страшных своих голосов. И почувствовал, как отстранилась, сжалась Федора:
– Он… Сперва мы думали, что это ошибка. Потом – что это наш недосмотр, что мы что-то где-то пропустили и теперь расхлебываем… Понятно, докладывать о… собственной несостоятельности…
– Я все понял, – сказал Клавдий обычным голосом. – Не говори Мавину о нашей беседе. Пусть расскажет мне сам.
Машина остановилась перед слабо подсвеченным зданием – памятником архитектуры. Самый старый и красивый Дворец Инквизиции в стране.
– Клав…
Он почувствовал, что его держат за руку.
– Клавдий… Ты ведь все понимаешь? Что происходит? Ты остановишь это, да?
Распахнулась дверца. Водитель почтительно склонился, приглашая господ инквизиторов выйти.
Неприятно пораженный ее слабостью, он хотел ответить что-то успокаивающе-неопределенное – но в этот момент из ночи будто взглянула сузившимися глазами покойная ведьма Магда Ревер. С которой лепестками сползал на пол мятый деловой костюм…
Он увидел Федору нагой. Такой, как помнил – мягкой и женственной, с тяжелой округлой грудью, со слишком широкими по современным меркам бедрами; на правом плече у нее родинка, снабженная дерзким черным волоском. Упругим, как антенна…
Кобель, подзаборный кобель! На глазах у двух подчиненных!..
– Выходи, – сказал он резко. Слишком резко, Федора отшатнулась, но он не стал заглаживать неловкость. Его борьба с собой длилась долгую минуту и стоила новых седых волос – ладно, теперь он будет жестоким. И с Федорой, и… с ними. Товарками покойной Магды Ревер. Сколько бы их ни сыскалось в благословенном округе Одница.
За неделю до окончания зимы он выпросил у приятеля-гребца ключи от домика на спортбазе.
Под потолком горела лампочка в абажуре из паутины, и тела дохлых мух отбрасывали на фанерные стены непропорционально большие тени. Докрасна раскалялись спирали электрического камина, в углу оранжевой горкой лежали спасательные жилеты, а вдоль стены строго, как часовые, стояли красивые лакированные весла. Клав садился на продавленную кровать и ждал.
Он не знал, откуда она появляется. Ходит ли она через грань или просто прячется в лозняке. Или, может быть, под водой?..
Деревянные ступеньки старого домика тихо поскрипывали под ее босыми ногами. Заслышав этот скрип, он всякий раз ощущал мгновенную обморочную слабость. И вот еще звук капающей воды – кап… кап…
Со скрипом приоткрывалась дверь. Дюнка стояла в проеме, и мокрые, не собранные в прическу волосы лежали у нее на плечах. С прядей-сосулек прозрачными ручейками скатывалась вода. Тускло посверкивала змеиная кожа влажного купальника…