— Клавдий?..
За время, проведенное в одиночестве, друг семьи успел прикончить пачку своих замечательных сигарет и теперь смотрел, как изящная картонная коробочка догорает в костре.
— Назарушка, она бы тебе сама сказала. Не сегодня-завтра… Но не посвятить твоего отца я не мог. Это было бы, м-м-м… некрасиво с моей стороны. Непорядочно. Да?
Назар шумно сглотнул:
— А может так быть, что она и сама не знает? Вдруг?..
Некоторое время Клавдий раздумывал, а не соврать ли. Потом вздохнул и покачал головой:
— Увы. Они всегда и все про себя знают.
— Она мне врала, — сказал Назар глухо.
Клавдий удрученно пожал плечами.
Ивга не спала — лежала, натянув на голову одеяло, уткнувшись носом в подтянутые колени и воображая себя улиткой. В домике, в раковине, уютно и тепло, все, что за стенками раковины, безразлично и безопасно…
Потом у нее кончилось воображение, а вечер все не кончался; кто-то ходил по дому, кто-то вполголоса переговаривался, потом ей послышался звук заводимого мотора.
В какой-то момент она почти поверила, что кошмар закончился и все обошлось, что Великий Инквизитор сейчас уедет и все останется по-старому…
В этот самый момент и пришел Назар. Не зажигая света, молча остановился в полумраке, у самой двери; Ивга напряглась, но первой вступить в разговор у нее не хватило смелости.
— Как ты? — спросил Назар, и она поняла, что он уже все знает. — Как ты себя чувствуешь?
Как я себя чувствую, спросила себя Ивга. Как вошь в парикмахерской — легкий дискомфорт…
Назар молчал; под его взглядом лежащая в темноте Ивга действительно ощутила себя вошью в пышной шевелюре — мелкая тварь, обманом проникшая в этот прекрасный и прекрасный мир.
— Ну, спокойной ночи, — сказал Назар деревянным голосом и прикрыл за собой дверь.
Несколько минут Ивга лежала неподвижно, вцепившись зубами в собственную руку. Потом вскочила, включила торшер и судорожно принялась собирать вещи.
Лихорадочная работа помогла ей на короткое время освободить себя от мыслей; она потрошила шкаф и выворачивала тумбу, а тряпок обнаружилось неожиданно много, а старенькая дорожная сумка, Ивгина спутница в странствиях, оказалась маленькой и невместительной.
Она отвыкла от такой жизни. Когда все имущество — в потертой спортивной сумке. Ох, как она отвыкла, расслабилась, разомлела…
Осознание потери проткнуло ее, будто ржавой иголкой, она опустила руки, села на пол и закусила губу, чтобы не разреветься. Потом, потом, все слезы — потом…
Она все-таки расплакалась бы, если бы не другая мысль, положившая ледяную лапу на вздрагивающее плечо: Инквизиция. Не та провинциальная, от которой она много раз уворачивалась; настоящая Инквизиция, Великая Инквизиция, разъезжающая в «графах», шикарных машинах цвета сочной жабы…
Ивга погасила торшер, едва не оборвав шнурок-выключатель. Неслышно подошла к окну; дивный летний вечер благополучно сменялся дивной же ночью, звездной, сверчливой и совершенно безмятежной. Вчера в это же самое время они с Назаром…
Ивга шлепнула себя по лицу. Удар оборвал мысль, и острая внутренняя боль сменилась болью простой и вульгарной; Ивга видела в темноте достаточно плохо, но все же лучше, чем любой другой человек…
Если он не ведьма или не инквизитор.
Ее сумка вздулась, как коровий труп. Как тот, что она видела в детстве у дороги, и впечатлений хватило надолго…
Она прерывисто вздохнула.
Большую часть Назаровых подарков пришлось безжалостно выкинуть. Она избавилась бы от них полностью, но теплая серая куртка еще ох как пригодится, если зарядят дожди, а в новых кроссовках так удобно идти по пыльной дороге — с утра и до вечера…
Потом среди вещей она наткнулась на белую рубашку Назара — и две долгих минуты сидела, прижавшись лицом к пустому безвольному рукаву. Воротник пропитан был Назаровым запахом — она чуяла запахи не очень хорошо, но все же лучше, чем любой другой человек…
Если он не ведьма… Или не инквизитор…
Ей остро захотелось хоть что-нибудь взять на память. И написать для Назара хоть слово, хоть букву… Невыносимо, если он будет думать о ней…
…так, как она того заслужила.
Открыв дверцу шкафа, она долго глядела в ясное, но запылившееся зеркало. Рыжая, с провинциально круглыми щеками и наивными веснушками на все лицо, с чуть вздернутым носом, с по-детски пухлыми губами… и взглядом матерой, но очень усталой и очень несчастной лисицы.