Летиция невольно поежилась. Что он задумал?
— Помню.
— Они есть и тут. Посмотри внимательно.
Кайн указал позади себя, на непроницаемую стену черноты, и Летиция разглядела какое-то движение у самого пола. Стена шевелилась. Кайн унесет свет, и бодахи облепят ее со всех сторон, как мед мухи. Тень алчет. Ей нравится живая, теплая плоть.
Пожалуйста, оставь мне свет, пожалуйста, умоляю…
— Думаешь, я стану просить тебя?
На спинке кресла были специальные петли, за которые цеплялись крючки. Кайн приладил пластину Летиции на глаза, зацепил за петли, подергал, убеждаясь, что наглазник сидит крепко. Затем он поднял с пола фонарь.
— Нет, не думаю. Именно поэтому ты мне нравишься. Счастливо оставаться, госпожа ведьма.
Она вздрогнула. Совпадение? Так ее называл только Ланн. Но эту беспокойную мысль быстро вытеснила другая. На ее глазах плотно сидела пластина, но слышала Летиция превосходно. Бодахи шуршали, подбираясь к ней.
Шуршали… и шептались.
Интерлюдия 10. Лихорадка
Она звала его, пока не охрипла, хотя знала, что он не придет. Мысли с легкостью преодолевали расстояния в тысячи миль, но не могли проникнуть в чужую голову. Он охотился на беглых ведьм, она не принадлежала к ведьмам. Темное искусство было тяжким бременем, но впервые в жизни она пожалела, что не имела к нему доступа. Ей казалось, что тогда он явился бы к ней, снедаемой болезнью, в образе священника и палача, и принес бы ей утешение.
Она выкрикивала его имя в пустоту, думая, что темнота сжалится над ней и примет его очертания, но все было напрасно. Ее сознание наводняли яркие, живые картины, но мозг отказывался воспроизводить его черты: лицо, склоненное над ее постелью, нисколько не красивое, самое обычное лицо, и, тем не менее, столь горячо любимое.
Ее сжигал внутренний огонь, жаркий, будто пламя ада.
Глава 16
Они разговаривали мало, а вот птицы постоянно переругивались на своем языке, по всей видимости, не питая друг к другу ни симпатии, ни уважения. Фрей сидел на плече у Шадрена, и в целях безопасного общения с соколом экзалтору пришлось надеть длинную кожаную перчатку с раструбом и веревкой, охватывавшей одну из птичьих лапок. Время от времени Фрей поклевывал его в голову с шапкой темных волос, и тогда Шадрен морщился и нервно дергал плечом, чтобы сокол угомонился.
Морвена расположилась на лошади позади Ланна, как будто заняв место Летиции, и ульцескор втайне ненавидел ведьму за это. Она робко обнимала его за талию одной рукой и несколько раз едва не свалилась на землю, не удержавшись в седле. Морвена жаловалась, что натерла ноги, что ей нужна срочная передышка, что ее тошнит. Ланну все это уже порядком осточертело, а ведь ему предстояло провести в этой компании около двух недель.
Харридан вела себя пристойнее всех и никому не досаждала. Она летела за ними, иногда присаживаясь на ветки деревьев, чтобы передохнуть. Им ни разу не довелось остановиться, дожидаясь ворону. Харри иногда пропускала их вперед, но всегда быстро догоняла.
На гостиницы или полноценный ночной сон не было времени. Ланн, периодически сверяясь с картой, выбирал самый быстрый путь до места назначения. Он не собирался понапрасну блуждать по окрестностям, ведь в это время госпожа ди Рейз расплачивалась за его ошибку. Он думал о Летиции, когда ложился спать, и думал о ней, когда просыпался. Тревоги и страхи, имевшие под собой веские основания, терзали его с нарастающей силой. По ночам он видел жуткие кошмары, и прошло два или три дня, прежде чем они оставили отпечаток на его лице — под серыми глазами залегли отчетливые темные полукруги. Он не столько спал, сколько бредил; Ланн будил своих спутников сразу, как избавлялся от леденящих кровь видений, в изобилии наводнивших его сознание. Увидев его глаза, в предрассветном полумраке казавшиеся черными расселинами, полными отчаяния, никто не осмеливался ему перечить. Ланна нисколько не волновало, что благодаря раннему подъему спутники двигаются сонно и вяло — достаточно было того, что лошади ехали с приличной скоростью.
Свалившиеся на голову Ланна испытания превратили его в отвратительного попутчика. Он был постоянно зол и угрюм, в любой беседе отпускал колкости, а за задержки бранил своих спутников на чем свет стоит. Шадрен с Морвеной сошлись на том, что лучше оставить его в покое, но даже после этого Ланн не упускал случая кого-нибудь охаять или оскорбить. Однажды экзалтор осмелился напомнить ему, что они с Морвеной пустились в путь не по доброй воле и нечего заставлять их ежеминутно жалеть об этом. На это Ланн сказал, пронзая собеседника недобрым взглядом:
— Как оно, жить в подземелье, словно крысы? Нравится?
Шадрен кисло улыбнулся. Работа преследователя и палача в его понимании была ничем не хуже любой другой. Кому-то выпала участь создавать новых людей, а кто-то занимался тем, что их вешал. Так был устроен мир: каждому отводился свой уголок, будь то пыточная или спальня.
— Завидуешь, что ли? — в свою очередь спросил экзалтор.
— Чему? — фыркнул Ланн. — Тьма ваших пещер произвела на свет такого, как Кайн. Скажи-ка мне… кого-то из вас, особенных, хоть раз лишали головы за неповиновение? Излишнюю жестокость в отношении обвиняемых? — Шадрен хотел что-то ответить, но Ланн не дал ему и рта раскрыть. — Прижигали вашу плоть каленым железом или избивали до потери сознания? Вас мучили? Истязали?
Говоря это, ульцескор прямо-таки излучал ненависть. Шадрен понял — в глазах Ланна ему нет оправданий. Он не стал продолжать разговор и оставил свои мысли при себе, хотя чудовища, на которых охотился Ланн, были нередко более человечны, чем ведьмы, утратившие контроль над своей силой — а вместе с тем и над разумом. Да, белое пламя, вырвавшееся из ружья, поглощало плоть и причиняло сильную боль, но обычно хватало одного выстрела. Жертва теряла сознание, и Шадрен связывал ее, накидывал на голову мешок из переливчатой ткани и без помех доставлял в Гильдию. Он не выносил приговоров, и лишь однажды ему пришлось стать убийцей: но то, что он уничтожил, уже не подлежало спасению.
Морвена не боялась экзалторов. Она знала, что они собой представляют, но годы, проведенные в отчуждении, заставили ведьму тянуться к людям, которые были подобно ей отвергнуты обществом. Морвена питала к Шадрену преимущественно дружеские чувства и обращалась к нему коротко и благосклонно: 'Шад'. Экзалтор не проявлял к ней излишнего интереса, но относился к ее просьбам со вниманием, и через несколько дней Морвена пересела на его лошадь. Ланн был несказанно рад, что ведьма покинула место, навеки зарезервированное для Летиции, и теперь скакал во всю прыть, тем самым причиняя дополнительные неудобства своим спутникам. За ним было трудно угнаться.
Под конец первой недели путешествия Ланн от усталости вывалился из седла и чуть не сломал себе шею. Они сделали вынужденный привал, и Шадрен привел ульцескора в чувство несколькими ударами по щекам, а затем напоил теплым вином с пряностями. Ланн заснул, и впервые за семь дней он увидел приятный сон: они с Летицией плыли по реке в маленьком суденышке, а над их головами раскинулось звездное небо, пронзаемое мерцающими лентами бирюзы. Казалось, яркие волны, состоящие из мириад крошечных огоньков, чей свет протянулся в бесконечность, чуть заметно вибрируют. Госпожа ди Рейз стояла на фоне этой реки спиритической энергии, за ее спиной всходила голубая звезда, облекая девушку жемчужным ореолом и делая ее похожей на божество, сошедшее с облаков. Ланн взял Летицию за руку, потянулся к ней, чтобы поцеловать, — и очнулся. Сон со звоном разлетелся на осколки, будто зеркало. Лежа на спине, Ланн с минуту смотрел в чернильную тьму. Потом он принял сидячее положение и обхватил голову руками. Он не мог себе простить, что отпустил ее.
— Ты мучаешься. Почему?
Ланн опустил руки и повернул голову. Во мраке ночи ее лицо было плохо различимым. Он не нуждался в сострадании, и Морвена знала, что рискует нарваться на грубость.
— Ты не можешь остановиться. Двигаешься все быстрее и быстрее, даже если тело предает тебя. Знаешь, разум — это хрупкая вещь. Ее можно лишиться.