Джил убрала часть сиденья, подвернула платье госпожи ди Рейз и подставила под кресло судно. Негромко кашлянула. Летиция, решив сохранить хоть малую часть своего достоинства, попросила ведьму на несколько минут выйти из зала. Вернувшись, Джил опустилась на колени и подтерла ее влажной тряпочкой, словно ребенка. Летиция научилась отличать шаги Джил от Кайновых, но от этого прикосновения она вздрогнула. Никто не касался ее там с тех пор, как она была маленькой девочкой. Она знала, что Джил действовала из лучших побуждений, и ведьму отнюдь не интересовало тело госпожи ди Рейз, и, уж конечно, девушка не хотела пачкать платье; но Летиция какое-то время боролась с желанием приказать Джил больше никогда ее не трогать. Наконец она сказала:
— Извини, что тебе приходится это делать.
— Все в порядке, госпожа, — тихо отозвалась Джил. — Я живу, чтобы служить вам.
Это многое объясняло. Летиция осторожно спросила:
— Что случилось с остальными?
— Не спрашивайте меня об этом. Пожалуйста.
— Они мертвы?
— Они живы, — прошептала ведьма. — Но лучше бы им быть мертвыми.
— Кайн что-то сделал с тобой?
Голос Джил стал едва слышным.
— Прошу вас. Он снова побьет меня. Нам нельзя долго разговаривать. — Она замолчала. Наверное, прислушивалась, не идет ли Кайн. — Я не рассчитываю, что выйду отсюда. Но пока вы живы, госпожа, у меня есть хоть какая-то надежда. Другие ведьмы ему уже не пригодятся. Осталась только я. Прошу вас, — повторила Джил.
Летиция поняла, что ничего толкового от ведьмы не добиться — она слишком напугана. Свое положение казалось госпоже ди Рейз удручающим, но Джил могла находиться в худших условиях, чем она. Имя Ланна, само его существование служило Летиции защитой. У Джил ничего такого не было. С тяжелым сердцем госпожа ди Рейз отпустила ее восвояси.
В последующие несколько часов, проведенных в кромешной тьме, Летиция едва не сошла с ума. Она думала о подруге и отце, которых оставила в Сильдер Роке, думала о том, что ей не следовало уезжать. Ей чудились женские крики и стоны, доносившиеся откуда-то издалека. Воображение рисовало Кайна, глодавшего живую плоть своих жертв, хотя ранее он не представлялся ей каннибалом. Она слышала равномерное гудение метар по обе стороны кресла и из бессвязной речи бодахов вылавливала отдельные слова, каждое из которых было зловещим: тьма, смерть, мучения. Пустошь и Колыбель.
Все тело нестерпимо болело. Летиции казалось, что она умирает, что она уже умерла и лежит в холодном гробу в центре склепа. Ее лицо скрывает черная вуаль. Отец плачет над телом дочери, преждевременно ушедшей из жизни, плачет и проклинает Ланна. Потом в тишине отчетливо раздался его голос:
'Я не ложусь в постель с монстрами'.
В этот раз ей не удалось сдержаться. Ее лицо искривилось в гримасе, и Летиция всхлипнула. Слезы скатывались по ее щекам и срывались с губ и подбородка в прохладную, чернильную тьму. Летиция понимала, что лучше ей не плакать, лучше вовсе ничего не чувствовать, замкнуться в темном уголке разума, отгородиться от всего, впасть в полусон…
Внезапно ее осенило. Она может вырваться, освободиться от оков и убежать, ничего не боясь. Левый поворот, два вправо, снова три левых, по лестнице наверх. Кайн не сможет ее остановить. Ее никто не остановит, а если попытается — то сильно об этом пожалеет. Она вызвала в памяти волчью жажду, запах теплой крови, чувство добычи, замирающей на зубах. Она пробовала снова и снова, мысленно изменяла свой облик, думая, что это поможет. Ничего не происходило. Может, это было возможно только в ночное время, а снаружи стоял день, или эти стены, как экзалторские мешки, блокировали ее силу, но бодрствовала лишь человеческая часть Летиции, волчица же спала мертвым сном. Тем не менее, отчаяние чуть отступило, ее дыхание выровнялось, а сердце перестало биться так, словно вот-вот выскочит из груди. Она могла попробовать позже.
Пытка страхом, тьмой и тишиной не уступала физической расправе. Точно так же иногда преступников лишали сна, светя им в лицо и грубо расталкивая, как только они впадали в дрему. Летиции стало ясно, о чем говорил Кайн. Ей хотелось слышать чей-то голос — любого, кто станет ее слушать. Пусть даже он будет принадлежать мучителю и убийце, усадившему ее в это кресло.
Но Кайн не приходил, и она плыла в утлой лодчонке по бесконечной черной реке, ее исцарапанные руки сжимали весло, хотя в действительности Летиция не умела грести. Здесь же она искусно управляла лодкой, огибая повороты, и держалась точно посредине реки, чтобы не сесть на мель. Пейзаж был неизменным: ветви деревьев низко нависали над водой, сквозь темные кроны пробивался слабый свет, на поверхности воды двигалась живая паутина теней. Временами на илистом дне зажигались звезды, и тогда Летиция, движимая непреодолимой силой, перегибалась через борт и соскальзывала вниз, в зовущие объятья темноты. Над головой смыкалась вода. Мгновение беспамятства — и время возвращало ее назад. Вот она снова держит весло, совершая медленные, равномерные гребки… Она плыла, а затем падала.
Кайн с ней поздоровался. Летиция поняла это по тону его голоса, слов она не разобрала. Его изящные руки потянулись к крючкам на пластине и сняли наглазник. Свет был приглушенным, Кайн предусмотрительно оставил фонарь за спиной и теперь стоял на одном колене, будто рыцарь перед своей дамой. На его лице отразилось некое подобие сострадания — а может ей, побывавшей в кольце вечности, всего лишь это показалось.
— Так не может продолжаться.
Рукавом он обтер ей лицо. Ткань камзола была теплой и мягкой.
— Что ты собираешься со мной делать?
— Это очень просто, — ответил Кайн. — Основное назначение этого кресла — разрушение. Капля за каплей оно будет высасывать из тебя колдовскую силу. Долго это длиться не будет, ты быстро иссякнешь, и тогда оно примется за то, что осталось — стремления, желания, чувства. Ты знаешь, из чего состоит душа? Что дает человеку крылья?
— Любовь? — хрипло спросила она.
Кайн рассмеялся.
— Способность мечтать, — произнес он. — Тот, кто этого не может, становится пустышкой. Ему остается лишь восхищаться окружающим миром, смутно сознавая, что его разум не в состоянии создать ничего подобного. Для них все внове. Красиво — вот что они говорят. Это единственное слово, запечатлевшееся в их памяти.
У нее не было сил на негодование.
— Вот как ты поступил с остальными?
— Ты меня обвиняешь? Но они сами летели на свет — я всего лишь стал огнем, превратившим их в пепел. За одну ночь здесь побывало семь ведьм. С ними я расправился быстро, но с тобой не буду торопиться. Сама посуди, мы с Ланном почти друзья, ведь так? — Кайн жестко, холодно улыбнулся. — Я дам ему шанс. — Из его зеленых глаз на Летицию смотрел зверь, тот самый, которого она так страшилась. — Это не больно, Тиша. Если ты хотела спросить.
— Как ты… — Она не договорила.
— Ты размышляла вслух, хотя и не помнишь этого. — Он заговорил вкрадчивым, мягким голосом, думая, что подражает Ланну: — Все нормально. Доверься мне. Я здесь, чтобы защитить тебя, защитить тебя от всего. Будь моей, Тиша.
Ее сердце болезненно сжалось. Летиция с трудом произнесла:
— Он никогда такого не говорил.
— Но мог сказать. — Кайн провел рукой по ее волосам, медленно и нежно. — Мужчины созданы для войны, женщинам на роду написано рожать детей и поддерживать в доме порядок. Вы, ведьмы, не можете ни того, ни другого. Если женщиной нельзя обладать — на кой черт она нужна? Но Богиня дала им силу. Она сочла это разумным.
— Она сама женщина. Зачем ей одаривать мужчин?
Кайн скорчил недовольную гримасу.
— Твои слова — кощунство. Она нечто большее; совершенство, которого никто из нас не в силах достичь. Я заключаю души в сосуды, но их поглощение не дает результата. Отбирая у ведьм все, я ничего не получаю взамен. — Он тяжело вздохнул. — Темное искусство не цветет во мне.
— Смирись.
— Нет. Посмотри на меня. — Кайн стиснул пальцами ее голые плечи. — Разве я недостоин быть богом?