– Вы умеете отгадывать желание? – Таня тряхнула головой, и с ее светлых волос слетели, словно птенцы, капельки воды. – Я очень хочу кофе.
Она подсела к столику, вдохнула аромат кофе, пригубила его и взяла из вазочки печенье.
– Вы даже пьете кофе, не улыбаясь, – констатировал Ян.
Таня задумалась:
– Зачастую я грустный человек, слушатель и созерцатель… Мне хорошо жить, не торопясь… Временами я вспыхиваю и становлюсь активной, но не часто. Я упряма и могу много работать, если понимаю – зачем…
– Знаете, у четырнадцатилетнего Марселя Пруста спросили как-то, что для него страшнее всего. И он ответил: «Люди, не понимающие, что такое добро, и не знающие радостей нежного чувства». Вы не относитесь к таким людям, вам свойственны понятия добра и радость от нежного чувства. Вы такая, какая есть, и этим меня и притягиваете.
– Я не всегда запоминаю свои сны, – невпопад ответила Таня.
– Это недостаток? – удивился Ян.
– Они запоминаются сами, но иногда похожи на какой-то сериал, – Таня поморщилась, как от какой-то неясной боли, – за которым я наблюдаю со стороны, но в то же время вижу себя в главной роли. И я уже не Таня, а допустим, Тоня. Я…
– Почему «Тоня»? – перебил ее Ян.
– Потому что Тоня – это я, но другая, на которую я смотрю со стороны, но узнаю в ней себя. Мне кажется, что всему виной буква «о»: она – тот самый круг, из которого мне не вырваться, она – дырка от бублика, своеобразный подарок судьбы, она – черная дыра, куда втягивает мою непутевую жизнь и несбывшиеся надежды, но она может быть и золотым кольцом, подарком от богатого, влиятельного «папика», навещающего меня по понедельникам и четвергам с неизменным букетом цветов – из тех, которые я терпеть не могу, но должна изображать из себя сплошную благодарность. Это «о» распухает, как опухоль, и кажется, что я опухаю сама, превращаясь в нечто расплывшееся. Черный «бумер» останавливается у моего подъезда, в очередной черный понедельник я принимаю своего любовника, с самого начала надеясь, что он уйдет как можно быстрее. И в тот момент, когда он нависает надо мной, как дамоклов меч, я просыпаюсь в холодном поту, понимая, что прожила во сне чью-то чужую жизнь, какой-то несчастной Тони, но буква «о» продолжает меня преследовать наяву, и у меня такое ощущение, что она обручем катится вслед за мной, чтобы в какой-то момент петлей завиться вокруг шеи!
– Таня, Танюша, успокойтесь, пожалуйста. – Ян обнял ее и прижал к себе.
– Расскажите мне что-нибудь, – чуть ли не жалобно попросила Таня.
– Хорошо, – согласился Ян. – Я расскажу вам про себя…
И он рассказал Тане историю своей жизни, перипетии которой могли составить настоящий приключенческий роман. Здесь были детские годы и юность, проведенные в пропитанном каспийским ветром городе, феодальной вотчине советского Востока, с его темными сторонами жизни, скрытыми от посторонних глаз, здесь был стремительный переброс судьбы в город на Неве; клейменный именем вождя, этот город творил свою мрачную историю, расстреливая людей без суда и следствия, сажая их за инакомыслие, припечатывая партийной цензурой, но и в этом городе Ян, мечтавший о свободе, не смог долго протянуть, ему не хватало солнца и воздуха, и он, прожив в городе на Неве десять долгих, но странных лет, в один прекрасный момент сорвался, словно судно с якоря, и умотал в странную страну под названием Израиль, о которой никто тогда толком ничего не знал, да и он сам тоже. Но ему снились сны о дальних берегах, он хотел увидеть мир, прожить жизнь в путешествиях, когда никто не диктует ему, что именно он может смотреть, а что не может.
Кем он работал все время?
Журналистом, редактором, автором рекламных текстов, пытался заниматься бизнесом, но ничего из этого не вышло, стал писать книги, пропитанные, подобно каспийскому ветру, тоской по несбывшимся канунам. Он открыл для себя Бога, явленного в слове: «В начале было слово» – это не просто слова, а руководство к действию. Слово и есть ab ovo – с яйца, с зародыша, с самого начала; слово – это эмоция, ощущение, нерв, интонация; цепочки слов напоминают цепочку ДНК, определяя код повествования. Слово материально и осязаемо, оно может обжечь и охладить, ранить и врачевать, оно имеет вкус, цвет и запах, может расцветать и увядать, нести в себе скрытый смысл, вызывать ненависть и прививать любовь.
И Ян в своих писаниях – порой даже в ущерб сюжету – искал заветное слово, полагая, что рано или поздно, но оно выведет его из темноты на свет.
Таня слушала Яна, и ей казалось, что он рассказывает и ее историю – пусть другую, но такую же, полную надежд и поисков свободы, а главное – свободы самовыражения. И это ее томила тоска по несбывшимся канунам, с той самой ночи, в поезде, и это в ней, как будто и в нем, проснулась страсть к творчеству, с той лишь, может быть, разницей, что это была страсть к фотографии, еще со школьного времени показавшись единственно верным способом запечатлевать убегающее время, просыпающееся, как песок, сквозь пальцы, – для кого-то это, может быть, и банальное сравнение, но Таня ощущала физически тонкую струйку песка, ссыпающегося сквозь сжатые пальцы.