– Вон, гляди, мазанка, в землю вросшая. Да не так гляди, а исподволь, ну, как бы не глядя. – Сашка дернул сестру за рукав и показал в сторону низенькой, по самые ставни ушедшей в землю избенки. – Это ведьмина мазанка. Ведьма старая там обитает. Злющая старуха: не так посмотришь – порчу наведет, а слишком близко пройдешь – так и вовсе умом тронешься. Что улыбаешься? Не веришь? А ты Вадьку Рыбнина помнишь? Он прошлый год ходил у ней огород полоть и какую-то ее ведьминскую траву нечаянно выдернул. Так старуха ему мало что за работу не заплатила – такую порчу навела, что он совсем дурным сделался. Сидит да в одну точку глядит целыми днями. Как есть дебил.
Вадька Рыбнин по зиме снег с крыши скидывал, упал и головой приложился так, что и в самом деле умом повредился. Ефросинья Ильинична (так звали старушку из мазанки) там и рядом не стояла, да только с братом спорить толку не было, и Глаша кивнула и послушно перешла на другую сторону улицы.
– Ну и зачем ты девушку этими сказками пугаешь, Александр? – Калитка сзади скрипнула и словно нехотя выпустила молодого парня с мягкими, ласковыми чертами лица и удивительно спокойными черными глазами.
– И вовсе это не сказки. – Сашка попятился, закрывая собой сестру.
Парень улыбнулся и вздохнул:
– Ты бы лучше ей про птиц местных рассказал да про ягоды, чем пугать попусту.
– Я за нее отвечаю, мне и решать, что важнее рассказывать, – огрызнулся мальчишка.
Сашка Яхонтов был на два года младше Глаши, но по праву хозяина почитал себя главным. Глаша не спорила, слушала вполуха рассказы про гиблый сарай на заброшенной ферме, про русалок, ведьм и шабаш в перелеске да оглядывала окрестности, прикидывая, куда бы здесь забраться с книгой, чтобы хоть пару часов никто не трогал. Но злоба, с которой брат загородил ее от случайного прохожего, вернула Глашу к реальности и заставила внимательнее приглядеться к их собеседнику. Среднего роста, русый, лет на пять старше Глаши. От всех, кого она встречала здесь до этого, парня отличали глаза – умные, внимательные, с грустной иронией разглядывающие всхорохоренного, точно воробей, Сашку. Глаша знала здесь каждого: немудрено, деревенька маленькая, наполовину брошенная, и народу тут едва больше пары сотен. Парень был нездешний, но смутно знакомый. Он ласково улыбнулся Глаше и, не обращая больше внимания на Сашку, подошел к ней:
– Не бойся, они всех городских этими байками кормят.
Сашка насупился, но возражать не стал, а незнакомый парень все глядел на Глашу темными, точно гудрон, глазами из-под русых бровей.
– Они и меня первые недели пугали, а потом надоело. Я Глеб, врач. Здесь на практике от института.
– Глафира, – буркнул Сашка и с вызовом посмотрел на врача. – Сестра моя.
– Да уж знаю, что сестра, – улыбнулся Глеб. – Второй день вся околица только и шумит как о барышнях городских, что к Яхонтовым приехали.
Глаша покраснела и опустила глаза. Было что-то насмешливо-пренебрежительное в этом «барышни», как окрестила их с Аксюткой местная молодежь. Самое обидное, что Глаша понимала и нехотя и тайком от себя принимала это прозвище. Тринадцатилетняя Аксютка не принимала, но она и не была барышней: чуть родители уехали, унеслась с Егором (Сашкиным братом, на год ее младше) и пацанами на речку, притащила тетке Варваре полное ведро раков, а потом с тою же шумной компанией ушла в поле стрелять голубей.
«Это наша! – одобрительно хлопнул ее по плечу дядька Трофим, обгладывая вечером голубятину. – И никакая не барышня».
Глаша с родителями прощалась тяжело, а когда вернулась в дом, даже заплакала, чем рассердила тетку Варвару и удивила Сашку. Ей было тоскливо и тесно в деревне; из всего, что так влекло сюда Аксютку, Глаше нравилось только название: Ведьмина роща. Но и оно теряло всякий шарм, стоило взглянуть на три обтрепанные березы за старым мостом, которые местные и величали ведьминой рощей.
– Подвезти вас до дома? А то, смотри, барышня все ноги по вашим ухабам сбила. – Глеб кивнул на заляпанные кровью босоножки. – Погодите только немного, я к Ефросинье Ильиничне загляну, лекарства ей занесу, да и поедем.
Сашка недобро посмотрел на врача и совсем загородил сестру.