– Не было бы счастья, да несчастье помогло! – смеялась Антонида, обнимая усталую Риту. – Умучилась? В сарайку иди, платье сымай. Водой из бочки обольёшься и вся усталость с тебя сойдёт, по третьему разу красить возьмёшься…
– Ба, она холодная, из бочки-то. Ты мне в печке вскипяти, я из печки обольюсь.
Бани у Антониды не было, так и мылась – в сенях, в корыте, согревая пару вёдер воды, а летом обходилась дождевой, из большой железной бочки, привезенной Николаем. Во время дождя вода сливалась с крыши и стекала по жёлобу прямёхонько в бочку. Колодезной водой грядки поливать нельзя, вредно. А людям колодезная вода на пользу, дождевая на забаву, объяснила Антонида Рите и подтолкнула в спину:
– Иди, иди… Дитятко малое, воду ей скипяти! Ольке не кипятила небось, сызмальства холодной мылась, и ничего с ней не сделалось, выросла. Чай не колодезная вода, дождевая. Ты колодезной-то не выдержишь, городская ты…
– Это я городская? Это я – не выдержу?! Давай, тащи колодезную, – распорядилась Рита.
– Ишь быстрая какая, ташши… И не стыдно, баушка ей воду таскать будет, а она как королевишна!
Рита представила «царевишну–королевишну», принимающую душ из дождевой бочки в бабушкином щелястом сарайчике. Расшитые алмазами и жемчугами одежды аккуратно сложены на лавке, здесь же приткнута корона и позолоченные туфельки. Царевна стоит «солдатиком», прижав к бокам руки и обмирая под водопадом холодной воды, а царевнина бабушка ворчит на неё, называя никудышной и непутёвой. Царевна, стуча зубами, второпях напяливает на себя платье с жемчугами и, нашарив босыми ногами туфли, выскакивает из сарая вон – на солнышке погреться.
«Ха-ха-ха!» – хохочет-заливается Рита, и подхватив вёдра, несётся вихрем к колодцу.
– Коромысла возьми, непутёвая! – кричит ей вслед Антонида.
– Я так донесу, я на коромыслах не умею, – отзывается Рита.
Рита улыбнулась, вспомнив, как радовалась Антонида, как гордилась перед соседями необыкновенным забором и светлой калиткой. Вот бы вышла бабушка Тоня во двор, увидела Риту, ахнула, захлопотала, бросилась в избу – печь разжигать, гостью накормить–угостить, да с дороги спать уложить…
Нет больше бабы Тони, и никто её не встретит. Не накормит. Не расспросит, как она живёт с Майрбеком, который теперь – Ритин законный муж, никто не отнимет, да и сам не уйдёт. Не всё, конечно, у них с мужем гладко, да у кого оно бывает – гладко-то? Майрбек непредсказуем: горяч, вспыльчив. Рита – мужу под стать, сама словно огонь, вспыхнет – не погасишь. Покорная жена из неё не получилась.
– Ты моя ошибка, а за ошибки приходится платить. Я заплатил свободой. Может, ты наконец остановишься, женщина? – в сердцах выговаривал жене Майрбек.
– Сочувствую, но помочь ничем не могу, не на ту нарвался, – откликалась «отзывчивая» Рита.
После бурного выяснения отношений они оба отступаются друг от друга, хмуря брови и бросая сердитые взгляды. И оба знают, что никуда им друг от друга не деться – они уже не смогут порознь: пробовали уже, и у них не получилось. И поняв это, хохочут-заливаются, уткнувшись друг в друга лбами, как два упрямых барана.
– Ва (послушайте), люди! На ком я женился? Брал малейк (ангелочек), получил шейтан! Чапильги (пироги с брынзой) печь не умеет, говорит, сам пеки. Я за неё должен печь, ва!
Рита отворачивается, пряча от мужа улыбку, которую она уже не в силах сдерживать. Майрбек сильными руками берет её за плечи, бесцеремонно разворачивает и, не в силах больше сдерживаться, целует в улыбающиеся губы, отмечая попутно, какие они прохладные, шелковисто–нежные, пахнущие лесной земляникой. «Малейк мой, ангел мой… Остопарлах (ингушск.: возглас удивления у мужчин), на ком я женился!» – И слышал в ответ нежное: «Сам выбирал, смотреть надо было».
Заходящее солнце
Риту никто не встретил… Николай и Галина, её двоюродные дядя и тётя, не знают, что она приехала. А зачем им знать? Она ведь не к ним приехала.
На Антонидиной калитке красовался новенький блестящий замок – не войдёшь. Но был ещё лаз в штакетнике, о котором теперешние хозяева дома не знали, иначе бы покрепче прибили две висящие на одном гвозде штакетины. Это был её секретный лаз. С торжествующей улыбкой Рита раздвинула доски и пролезла во двор. И долго сидела на крыльце знакомого до последнего брёвнышка дома, который уже не принадлежат бабе Тоне, и Риту здесь никто не ждал. Заходящее солнце лежало на ступенях золотой дорожкой, доски были тёплыми, и от этого Рите стало вдруг хорошо и уютно, словно Антонида сидела с ней рядом и согревала её своим теплом.