– Ты-то чем виновата? – успокаивала Риту мать. – Ты ж не воруешь, ты шарики покупаешь. А уж для чего они ей, не твоё дело. Женьке жить негде, Наталья её выживает, дом-то Натальин. Олька ослепла почти, в выгородке этой полутёмной, уроки готовит впотьмах, книжки читает впотьмах… У неё глазки плохо видеть стали, слепнет девочка, – всхлипнула мама. – Я тебе не говорила, расстраивать не хотела… Зрение падает, всё хуже и хуже. А на кооперативную квартиру деньги немалые нужны, Женьке таких за всю жизнь не заработать. Вот и выносит спирт… Думаешь, она не переживает, думаешь, не нервничает? Сколько раз на проходной попадалась…
Ритина мама говорила правду. Женьку ловили со спиртом не единожды, судили товарищеским судом, всерьёз угрожали увольнением, грозились передать дело в народный суд. А суд – это уголовная статья, это тюрьма…
Но не увольняли и дело в суд не передавали – из-за Ольки. Если Женьку посадят, куда ж тогда Ольку девать? В детский дом? Здоровье у неё слабое, зрение плохое, слепнет, в детдоме совсем пропадёт. Тем и спасалась хитрая Женька, которую каждый раз отпускали «на поруки». От бесконечных Натальиных намеков, переживаний и товарищеских судов Женька заработала язву желудка (на нервной почве), но на кооператив всё же скопила.
Искусство сорить деньгами
Перебравшись в новую квартиру, Женька развернулась вовсю: купила цветной телевизор, холодильник и стиральную машину, обставила комнаты новой мебелью. А старую великодушно оставила Наталье, с которой расцеловалась на прощанье по–родственному, в обе щеки: «Прощевай, Натальюшка, не держи на нас с Олькой зла, всё же не чужие, какая–никакая, а родня». Наталья, не ожидавшая такого от Женьки, смахнула со щеки слезу и широко перекрестила «родню»: «Ну, коли так… Идите с богом, заходите кады ни то, не чужие…»
Из всех Антонидиных детей Женька жила лучше всех, не отказывая себе ни в чём. В Москву наезжала три–четыре раза в год, накупала без счёта платьев и игрушек для маленькой Ольки, а однажды приволокла большой – во всю комнату – ярко–синий пушистый ковёр с лимонно-жёлтыми цветами и рыжими яркими листьями. Цветы и листья казались Рите настоящими, словно они упали на этот необыкновенный ковёр, да так и остались. От Женькиного ковра, который она расстелила на полу («показывала»), явственно пахло осенними хризантемами.
– Дождём намочило, пока везла,– объяснила Женька. – За ночь высохнет и не будет пахнуть. Я его скатаю и в ванну отнесу, там выдохнется.
– Нет, пусть лежит, – запротестовала Рита. – Он осенью пахнет! И листьями.
Рита сказала правду: в Женькином ковре слились воедино – небо и рыжая осень И где она нашла такой…(ковров в Москве в те времена было ен купить, днём с огнём не найти, но Женьке повезло).
– Не выбирала, схватила, что было, я узоры не разглядывала, в кассу побежала, пробивать, пока не расхватали. Думаю, возьму какой есть, на пол брошу, всё уютнее будет, а то у меня голый паркет…
– Сколько отдала-то? – спросила Ритина мама.
Ковёр был сказочно дорогой и сказочно тяжёлый. О том, как они втроём волокли его до электрички, а потом через всю площадь до Казанского вокзала, а потом втаскивали в вагон, у Риты остались тяжёлые воспоминания.
– Как же ты одна его повезёшь, на двух автобусах? – ужаснулась Вера Сергеевна.
– Дотащу как-нибудь, – весело сказала Женька. – Такси возьму.
– Такси?! Это ж деньги какие!
– Ты же сама говоришь, не донести. А у меня ещё сумки…
Денег Женька не считала.
Двое других детей Антониды, Галя с Николаем, также приходились Ритиной матери двоюродными сестрой и братом, но в Москву никогда не приезжали. Рита расспрашивала о них тётку, но любившая поговорить Женька рассказывала о них неохотно и мало. Зато о их матери, Антониде, Рита знала всё – от бабушки, родной сестры Антониды. И глядя, как беззаботно сорит деньгами Женька, думала: «Лучше бы матери отвезла, если лишние»
Антонида, баба Тоня, всегда жила в нужде, берегла каждую копейку и работала на износ: днём в совхозе, вечером на огороде, с которого кормилась вся семья. Была Антонида трудолюбивой, экономной, работала изо всех сил… И всегда жила трудно, как ни старалась.