Паттен пресекает себя. Теперь, должным образом скованных, других еретиков грубо выводят из леса, но три участника рейда шерифа держат вместе несколько факелов, усиливая мощь своего пламени, и в этом пламени удерживаются четыре специально кованых клейма.
Проходят минуты.
Пастор кивает в знак одобрения; Паттен стоит, скрестив руки, в его глазах горит огонь. Помощники вытаскивают клейма, когда они горячо шипят, а затем поворачивают их к Эваноре…
Обнажённое тело ведьмы, кажется, расслабляется, даже сейчас, когда она должна понимать, что её ждет; человек позади неё держит её крепко.
Специальные клейма имеют форму креста.
Одно клеймо вдавливается в её правую грудь, а другое — в левую. Плоть тихо шипит. Третье клеймо врезается в её белый живот, прожигая плоть. Но четвёртый вручается самому шерифу Паттену. Он шепчет молитву, затем подходит, погружает железо в обильный участок лобковых волос, опаляя сначала волосы, а затем нежную плоть под ними. Только после продолжительного времени железо извлекается, оставляя дымную выемку в форме символа Спасителя.
Но нижняя губа Паттена дёргается, как будто он тайно взбешён, а лицо пастора кажется каменным; Эванора ни разу через мучительное действо не закричала и даже не вздрогнула. Вместо этого она просто улыбается своим преследователям, пока специальные символы продолжают испускать дым.
Появилось ещё больше чёрного тумана, а затем поле кошмаров Фэншоу смещается в область небольшого холмика, окаймлённого тропинками и низкими кустарниками. Серое небо зевает над всем и низкие облака изливают моросящий дождь, когда очередь из закованных в кандалы еретиков, теперь одетых в лохмотья, направляется к вершине холма. Шериф и его помошники занимают свои места около вершины, как и жители города. Пастор читает Библию, затем закрывает её.
Шериф Паттен подходит к пленникам. Он читает из свитка…
Голос Эбби отозвался эхом сквозь чёрную завесу сна:
— Эванора и весь Kовен были приговорены к смерти…
Теперь на городскую площадь въезжает конный экипаж. Джейкоб Рексалл выходит со своим личным помощником, Каллистером Рудом. Руд несёт большой чемодан, затем снимает ящик с кареты. Какой-то горожанин тут же молча бросается к ним и говорит что-то. Реакция Джейкоба — реакция тревоги. А дальше?
Джейкоб стоит на кладбище, торжественно глядя на некоторые могилы.
— В то время Джейкоб и Каллистер Руд находились за границей в Англии, — дрожит голос Эбби; однако следует долгое молчание, нарушенное только звуками учащённого дыхания Фэншоу. — Но когда они вернулись, дочь Джейкоба уже была казнена и похоронена…
(II)
Это был звук рычащей собаки? — Фэншоу проснулся.
Он раздражённо стряхнул с себя остатки сна, затем сел.
Он поморщился.
Сразу же длинный шлейф кошмара окутал его снова, словно его обмакнули головой в воняющие помои. В его подсознании были созданы образы, сопровождающие мрачный рассказ Эбби о Рексалле и его дочери.
Господи…
Последствия сна оставили его чувствовать себя немного больным; умеренное похмелье он даже не заметил. Но затем он вздрогнул, вспомнив, что пробудило его ото сна.
Рычащая собака? — он потёр лицо. Его глаза болели; они были словно сухими. — Мне показалось, что я вчера тоже слышал рычащую собаку на холме… — но снаружи он услышал грубый громкий звук мотоцикла на расстоянии. — Вот и твоя рычащая собака…
Его брови поднялись, когда он заметил, что было уже не утро, так как бóльшая часть дня уже прошла.
Иисусe! Как я мог так долго спать?
В течение многих лет, даже десятилетий, он поднимался в четыре тридцать утра.
Теперь мне больше это не нужно.
Шумиха Уолл-стрит наконец-то оказалась позади него; возможно, его тело забирало то, что было похищено после стольких лет непрерывного мышления, спекуляций, выкупа и реорганизации.
Но это?
Он спал шестнадцать часов.
Может быть, я простужаюсь…
Может ли слабая головная боль быть простудой, а не последствием принятия слишком большого количества алкоголя прошлой ночью? Но так или иначе…
И что? — думал он. — Если я хочу спать шестнадцать часов, я могу себе это позволить. Я могу делать всё, что захочу. Я в отпуске… вроде.