Вставая на ноги, Вася задыхалась, словно только пришла в себя после лихорадки. Она была ранена и голодна.
— Тут… — прохрипела Вася, сглотнула и попробовала снова. — Тут есть что — нибудь съедобное?
Домовая поджала губы и покачала головой.
Откуда? Вряд ли у давно пропавшей хозяйки тут остались буханка хлеба и сыр.
— Ты сожгла мое платье? — спросила Вася.
— Да, — сказала домовая, поежившись. — От него воняло страхом.
Немудрено. Вася напряглась.
— Там был предмет… из дерева… я его носила в рукаве. Ты…?
— Нет, — сказала домовая. — Он тут.
Вася взяла маленького вырезанного соловья, как талисман. Может, он таким и был. Он был грязным, но целым. Вася протерла его и спрятала в рукав.
На печи поднимался пар от миски талого снега. Домовая сказала:
— Раздевайся, я промою твои раны.
Вася не хотела думать о ранах, не хотела вообще обладать плотью. Под поверхностью сознания скрывалось горе: воспоминание о смерти, жестокости. Она не хотела видеть их следы на коже.
Домовая не жалела ее.
— Где твоя смелость? Ты не хочешь умереть от заражения в ране.
Это было правдой. Эта смерть была медленной и ужасной. Вася взяла себя в руки, без слов стянула платье через голову и встала, дрожа, в свете обваливающейся крыши. Она посмотрела на свое тело.
Синяки всех цветов: красного и черного, лилового и синего. Порезы покрывали ее тело, и она была рада, что не видела свое лицо. Два зуба шатались, губы были треснувшими, болели. Один глаз все еще не открывался. Она подняла ладонь к лицу и ощутила порез на щеке.
Домовая вытащила пыльно пахнущие травы, мед для перевязки, длинные полосы ткани из сундука в углу. Вася сказала, пялясь:
— Кто оставляет такие вещи в запертом сундуке в развалинах?
— Не знаю, — сказала домовая. — Но они тут были.
— Ты должна что — то помнить.
— Нет! — вдруг разозлилась домовая. — Зачем ты спрашиваешь? Разве мало того, что это было тут, что это спасло твою жизнь? Садись. Нет, туда.
Вася села.
— Прости, — сказала она. — Мне было любопытно.
— Больше будешь знать, быстрее состаришься, — рявкнула домовая. — Замри.
Вася пыталась, но было больно. Некоторые порезы сами закрылись, и домовая их не трогала. Но многие открылись во время тяжелой ночи, и они были в саже и занозах.
Но все вскоре было обработано и перевязано.
— Спасибо, — сказала Вася, услышала дрожь в своем голосе. Она поспешила надеть платье, чтобы не видеть себя, а потом потерла край обгоревших волос двумя пальцами. Грязные. Спутавшиеся. От них воняло огнем. Их уже не очистить. — Можешь обрезать мне волосы? Как можно короче, — сказала Вася. — Мне надоело быть Василисой Петровной.
У домовой был только нож, но она не стала возражать. Черные волосы падали охапками, беззвучные, как снег. Домовая вымела их из дома для птичьих гнезд. После этого воздух странно свистел мимо ушей Васи и возле ее шеи. Вася когда — то плакала бы, потеряв черные волосы. Теперь она была рада. Длинная блестящая коса принадлежала другой девушке из другой жизни.
Домовая, чуть успокоившись, вернулась к сундуку. В этот раз появилась одежда юноши: свободные штаны, пояс, кафтан и даже сапоги из хорошей кожи. Все было мятым, пожелтевшим от времени, но не ношеным. Вася нахмурилась. Одно дело трава, но это? Одежда из хорошей ткани и шерсти?
Они даже подошли ей.
— Это… — Вася едва могла подобрать слова. Она посмотрела на себя. Она была чистой, согретой, отдохнувшей, живой, одетой. — Кто — то знал, что я приду? — вопрос был глупым, одежда была старше нее. Но все же…
Домовая пожала плечами.
— Кем была твоя хозяйка? — спросила Вася. — Чьим этот дом был раньше?
Домовая посмотрела на нее.
— Уверена, что это не ты? Я почти тебя помню.
— Я не была тут раньше, — сказала Вася. — Так ты не помнишь?
— Я помню, что существовала, — ответила домовая, чуть обидевшись. — Я помню эти стены, свой ключ. Я помню имена и тени в огне. И все, — она встревожилась. Вася опустила тему. Стиснув зубы, она стала натягивать шерстяные носки и сапоги на обожженные ноги. Она робко опустила ноги на пол, встала и скривилась.
— Жаль, я не могу парить, как черти, не касаясь земли, — сказала она, сделав пару хромающих шагов.
Домовая сунула старую корзинку в руки Васи.
— Если хочешь ужин, поищи его, — сказала она со странной ноткой в голосе. Она указала на лес.
Вася не хотела думать, как будет что — то собирать в своем состоянии. Но она знала, что завтра будет только хуже, когда синяки начнут заживать.