Она подняла голову, чтобы скрыть страх, и сказала:
— Ты не растаешь?
Он выглядел оскорбленно. А потом неожиданно рассмеялся.
— Постараюсь не растаять, — он опустил с грацией на скамейку напротив нее, оперся на колени, сцепив ладони. Ее взгляд задержался на его длинных пальцах.
Его кожа была бледнее, чем ее. Он не переживал из — за наготы. Его взгляд был холодным и честным.
— Путь твой был долгим, — сказал он. Она не видела его глаза в тенях, но ощущала его взгляд, как ладонь. Он видел теперь всю ее кожу.
— Это не конец, — сказала она. Она дрожащими пальцами коснулась пореза на щеке, посмотрела в его глаза, не зная, была ли она жуткой, было ли это важно. Он не двигался. Слабый свет озарял его частями — плечо, живот. Она поняла, что разглядывает его от горла до ног, и он видит, как она делает это. Вася покраснела.
— Ты расскажешь мне свой секрет? — спросил он.
— Какой секрет? — парировала Вася, стараясь сохранить голос ровным. Его ладони были без движения, но взгляд скользил по ее телу. — Я уже сказала. Ты нужен моему народу.
Он покачал головой и посмотрел на нее.
— Нет, есть что — то еще. Что — то на твоем лице каждый раз, когда ты смотришь на меня.
«Как мог, я любил тебя».
— Мои тайны — мои, государь, — резко сказала Вася. — Мы можем унести их в могилу.
Он вскинул бровь.
— Я еще не встречал девицу, настолько близкую своим видом к смерти.
— Нет, — сказала Вася и добавила с дрожью. — Я хотела помыться, и я здесь. Это уже что — то.
Он рассмеялся, поймал его взгляд.
«Он тоже, — подумала Вася. — Тоже боится. Он знает не больше меня, чем это кончится. Но он принес меня сюда, остался. Ранил и исцелил меня. Он помнит и нет».
Она не дала себе потерять смелость. Вася слезла со скамейки и опустилась между его колен. Его кожа не стала теплее от пара. Даже в пропахшей дымом купальне от него пахло сосной и холодной водой. Его лицо не изменилось, но дыхание стало быстрым. Вася поняла, что дрожит. Она снова коснулась его лица.
Он во второй раз поймал ее запястье. Но в этот раз его губы задели шрам на ее ладони.
Они смотрели друг на друга.
Ее мачеха любила пугать ее и Ирину историями о жуткой брачной ночи. Дуня говорила, что это не так.
Казалось, дикость выжигала ее изнутри.
Он провел по ее нижней губе большим пальцем. Она не могла разглядеть выражение его лица.
— Пожалуйста, — сказала она или подумала, и он приблизился и поцеловал ее.
Огонь был углями в печи, но им не нужен был свет. Его кожа была холодной под ее ладонями, ее пот покрыл их обоих. Она дрожала, не знала, что делать с руками. Это было слишком: кожа и дух, голод и ее отчаянное одиночество, а еще поднимающаяся волна чувств между ними.
Может, он ощутил неуверенность за желанием, потому что отпрянул и посмотрел на нее. Было слышно лишь их шумное дыхание.
— Теперь боишься? — прошептал он, усадив вместе с собой на скамью. Вася оказалась на его коленях, его рука обвивала ее талию. Свободная ладонь рисовала холодные узоры на ее коже от уха до плеча, оттуда — к ключице и между ее грудей. Она не могла управлять дыханием.
— Я должна бояться, — сказала Вася резче, чем хотелось, потому что она боялась, но и злилась, ведь едва могла думать, тем более — говорить, пока его ладонь поднималась, а потом направилась по ее спине, легонько обвела ребра, нашла ее грудь и задержалась там. — Я — дева, а ты… — она замолчала.
Ладонь замерла.
— Боишься, что я раню тебя?
— А ты хочешь? — спросила она. Они слышали дрожь в ее голосе. Обнаженная, в его руках, она была уязвимее, чем когда — либо.
Но он тоже боялся. Она ощущала сдержанное напряжение в его руке, видела это в его потемневших глазах.
Они снова смотрели друг на друга.
А потом он улыбнулся, и Вася поняла, что было между ними за страхом и желанием.
Безумная радость.
Его ладонь легла на ее талию. Он снова поцеловал ее. Его ответ был дыханием в ее ухо:
— Нет, я тебе не наврежу, — сказал он.
— Вася, — сказал он в темноте.
Они выбрались в предбанник в конце. Когда он притянул ее на пол, там были одеяла, что пахли зимним лесом. Они уже не могла говорить тогда, но это было не важно. Ей не нужны были слова, чтобы позвать его. Только движение пальцев, жар ее кожи в синяках. Его ладони помнили ее, хоть разум — нет. Это было в его прикосновении, он легонько задевал ее отчасти зажившие раны, это было в его хватке, в его взгляде, пока свечи не догорели.
Она засыпала в темноте, ощущала пульс его тела в себе, хвою на губах.
А потом она резко села.
— Еще…?
— Полночь, — утомленно сказал он. — Да, полночь. Я не дам тебе проиграть.
Его голос изменился. Он произнес ее имя.
Она приподнялась на локте, покраснела.
— Ты вспомнил.
Он молчал.
— Ты выпустил Медведя, чтобы спасти меня. Зачем?
Он все еще молчал.
— Я искала тебя, — сказала она. — Я научилась колдовать. Мне помогла жар — птица, ты не убил меня… хватит так на меня смотреть.
— Я не думал… — начал он, она злилась, чтобы скрыть боль.
Он сел, отодвинулся от нее, его спина была напряжена в полумраке.
— Я хотела этого, — сказала она его спине, пытаясь не думать о том, чему ее учили. Скромности, терпению, ложиться с мужчинами только ради детей, не наслаждаться этим. — Я думала… и ты хотел. А ты… — она не могла сказать это, потому выдавила. — Ты вспомнил. Небольшая цена за это, — но она не казалась маленькой.
Он повернулся, и она увидела его лицо: он будто не верил ей. Вася хотела бы не сидеть голой рядом с ним.
Он сказал:
— Спасибо.
«Спасибо? — слово звучало холодно после часов жара. — Может, ты хотел бы не вспоминать, — подумала она. — Часть тебя была рада тут, ощущала страх и любовь в этом плену», — она не сказала этого.
— Медведь свободен на Руси, — сказала Вася вместо этого. — Он поднял мертвых. Мы должны помочь моему двоюродному брату, моему брату. Я пришла за твоей помощью.
Морозко молчал. Он не отодвинулся, но его взгляд стал далеким, нечитаемым.
Вася добавила с внезапным гневом:
— Ты должен помочь нам. Из — за тебя Медведь на свободе. Не нужно было договариваться с ним. Я сама выбралась из огня.
Он чуть оживился.
— Я думал об этом. Но это того стоило. Когда ты притянула меня в Москву, я знал.
— Знал что?
— Что ты могла быть мостом между людьми и чертями. Не дать нам угаснуть, а людям — забыть. Что мы не обречены, если ты жива, если ты найдешь свою силу. И я не мог никак иначе спасти тебя. Я посчитал, что это стоило риска, что бы ни было потом.