– Ну-у-у, бабуся, – протянула Глашка, – Ведь то сказки, небось.
– Сказки не сказки, а народ зря не скажет, раньше люди много чего ведали, оттого и в ладу с природой жили, и с духами всяческими. Нынче же все грамотны шибко, это конечно хорошо, да только забывают люди мудрость предков своих, а она порой, ой, как нужна.
– Бабуся, а у тебя такая монетка есть?
– Может и есть.
– А покажи!
– Вот большая станешь, я тебе её подарю, станешь её хранить при себе, а она тебя от любого зла сбережёт.
– Бабуня, а может они не злые вовсе?
– Кто?
– Да человечки те?
– Тьфу ты, – отмахнулась бабка, – Да како от их добро? Уносят они человека неведомо куда.
– Откуда же это другие люди тогда знают, ежели они всех уносят?
– Видали, знать.
– Вот бы на них поглядеть, – мечтательно произнесла Глашка.
– Тьфу-тьфу-тьфу, – сплюнула бабушка, – На кой ляд они тебе?
– Да так, любопытно.
– И думать забудь, – ответила бабушка, – Ишь, чего выдумала.
– Бабуня, я есть хочу, – заявила вдруг Глашка.
– Ишшо чего, йисть в грозу. Обожди, вот успокоится малость, – бабушка прислушалась, – Вроде затихает ужо.
Гроза и правда уже рокотала на другом краю неба, доносясь глухим ворчанием и отголосками ненастья, ливень прекратился и дождь пошёл ровно и спокойно.
Бабушка выглянула во двор:
– Ну, теперь на всю ночь зарядил, солнце село. Ладно, можно и поужинать теперь, а там и спать скоро.
***
Глаша возвращалась с покоса вместе с остальными односельчанами, неся на плече грабли, уверенно ступая по сухой потрескавшейся дороге. Жаркое нынче лето, ни одного дождичка. Хоть бы самую малость окапал, но нет. Она взглянула на небо – ни облачка. Солнце садится за реку. Вздохнула. Сейчас придёт домой, накормит ребятишек, мужа, да спать ляжет, завтра снова на работу, кому куда. Муж Михаил – лес сплавлять по реке, она – на покос, ребятишки – сын Иван да дочка Луша, которую назвала она в честь своей горячо любимой бабушки, что давно почила уже, по дому будут управляться. Родителей у Глаши рано не стало, бабушка её и воспитала, жили они с ней ладно да дружно, душа в душу. А как вышла Глаша замуж за Михаила, так и померла бабушка в тот же год, ровно успокоилась, что теперь её внученька одна не останется.
С мужем Глаша хорошо жили, случались, конечно, промеж них и разлад и ссоры, как без того, живые люди, да только редко. Муж ей во всём помогал, труд на мужской и женский не делил, мог и посуду помыть, и в избе прибрать, и даже пирогов испечь, коли надобно. Глаша здоровьем слабая была с детства, и ежели когда прихворнёт, так Михаил её жалел, несмотря на то, что сам на работе своей уставал, всё равно по дому пособлял – мог и ужин сготовить, и детей присмотреть. А теперь уж и дети подросли, сами по хозяйству помогали. Дал им Господь сына и дочь, больше не родила Глаша по нездоровью своему, три раза тяжелела ещё, да скидывала. Плакала, конечно, да после успокоилась, знать так Бог велел.
Часто вспоминала она свою бабку Лукерью, да верней сказать и вовсе никогда не забывала. Много бабка её знала примет всяческих да мудрости народной, как бы хотелось сейчас Глаше поговорить с нею, совета получить, да не с кем. Порой приходила она на погост, где была аккуратная, ладная могилка вся в цветах, уж больно бабушка цветы любила, и, присев на скамеечку у креста, подолгу говорила с бабушкой, как с живой. Да только часто ходить не получалось – дом да хозяйство, дети да муж. А кладбище от деревни неблизко, через луг широкий перейти надобно, да лесочек негустой. Лесок хотя и так, названье одно – с полсотни берёз да елей – а всё ж таки время надобно.
А как-то раз и случилось вот что. Уже солнце к западу склонилось, но день был ясный, летний, а вот на сердце у Глаши было чернее ночи. Не ладилось у неё в доме последнее время. И что с чего? То молоко скиснет, то собака лапу повредит, то сын с крыши упал, когда сено укладывал на просушку, да руку повредил, то дочка на себя чугунок с горячими щами опрокинула, хорошо, что ведро с холодной водой рядом на лавке стояло, она сразу и догадалась его на себя вылить, не сильно сожглась. Огород зачах, скотина стала падать. Муж на себя стал непохож, ворчит да бранится, а тут и вовсе пьяный пришёл, на Глашу руку поднял. И сама Глаша ходила, как сонная муха, никаких сил не было, всё из рук валилось. Да она никому не жаловалась, не привыкла она перед людьми прибедняться, чтобы её жалели, вот только одной соседке, с кем дружна была и открывала душу.