— Ладно, ты и так уже узнал все, что надо. Иди пока.
Что-то вспыхнуло с особенной силой, и темнота изрыгнула его наружу. На фоне сосен и голубого неба склонилась зареванная Танюша и озабоченный Степан Андреевич.
— Сереженька, слава Богу, что с тобой?!
— Что это было, Степа?
— Да так, ничего страшного, — ответил участковый не очень уверенно. — Просто не надо было его беспокоить.
Южный крест
20 июля.
Самара.
Ольга.
«Вся история цивилизации — это путешествие из одного тупика в другой. Стоило возникнуть сознанию, и защита сознающих породила бесчисленные табу, удушающие знание. Появившись на свет, интеллектуальная элита тут же обросла государственностью, и мир погрузился в бесконечную смену недвижных ирригационных цивилизаций и бандитских империй, пожирающих соседей и себя. Едва явились мировые религии — объединяющие народы духовные пространства, как мир погрузился в туман Средневековья, эпоху инквизиции и бесконечной войны всех против всех.
История человечества была бы адом, если бы не ниточки знания, пронизывающие ее, если бы не творческие прорывы, в корне изменяющие правила игры и толкающие мир прочь из привычного тупика. Суть истории в эволюции знания и творческих переворотах — революциях Адама и Евы, Менеса и Саргона, Моисея и Исайи, Солона и Александра, Христа и Магомеда, Лютера и Генриха, Джефферсона и Дантона, Ленина и Ганди, Кон-Бендита и Тоффлера, Робертсона и Кубанина. Имена — символы целых поколений творцов истории, сотворцов Неба. Они связывают нас и прошлое в неделимое целое».
— Стареешь, Толя. Раньше ты писал лучше. Яснее, конкретней. Без ложного пафоса, — Ольга попыталась придать своему голосу возможную мягкость, что было нелегко при произнесении сурового приговора. — И потом, что это за странный набор имен. Ну Робертсон еще куда ни шло, а Кубанин просто пешка в игре. Какой-то Генрих. Четвертый или восьмой?
— К сожалению, не знаю. Это не моя книга. И потом, какая разница, оба Генриха подходят для этой ниши. Один произвел реформацию во имя любви к женщине, другой подавил ее же во имя любви к Парижу. И то и другое определило культурное лицо Европы и мира на столетия, хотя актеры истории тоже были своего рода пешками в руках судьбы. Перечисли «величайших людей», и я скажу, в чем твоя философия истории.
Пока Анатоль философствовал, Ольга все больше злилась. Она не знала, с чего начать, и волновалась, что Толик опять ее заговорит. Когда что-то было нужно ему, это было удобно. В конце его спича можно было поблагодарить за приятный вечер и откланяться. Но теперь... Она даже стала почесывать верхними зубами нижнюю губу, чего делать не следовало никогда. Артем над этим все время посмеивался, называя ее то кроликом, то исхудалым хомяком. Хорошо хоть, что не крысой. Небрежно так посмеивался, как будто дружески похлопывал по сломанному плечу.
— Я не историк, Толя. У меня нет никакой философии. Я — экономист. Изо всех «величайших» я знаю только Сергеича и очень за него волнуюсь. Ты, конечно, в курсе, что случилось.
— Более того, я ждал, что ты приедешь по этому поводу. Ведь не так давно ты говорила мне о его отпуске. Я попал в список подозреваемых?
— Увы и ах! Мы ведь накануне говорили о некоторых его делах. Так что теперь я должна быть уверена, что тем не навредила Учителю.
— Ну что же, думаю, пришло время предъявить мое алиби. И не только в этом деле.
— Неужели это так просто?
— Нет, конечно. Чтобы осознать, что я и мои друзья не имеем ничего против Романова, ты должна нас понять.
— И для этого ты заставил меня читать сей трактат?
Толя подлил ей еще чаю и прошелся по веранде в задумчивости (насколько она его знала — в показной задумчивости). Облокотившись о перила и приняв театрально-небрежную позу, он «начал серьезный разговор» (она хорошо помнила предыдущий, когда он просил ее руки):
— Понимаешь ли, Оля... Дело не в текстах. Этот я прочитал вчера, и он мне тоже не понравился. Нас, как всегда, многое объединяет с тобой. Но главное здесь верно — цивилизация в тупике. И ее нужно из этого тупика выводить. Иначе все беды XX века покажутся нежным сном...
— Слушай, Толь, давай ближе к делу, а, — Оля сузила свои и без того раскосые глаза, что было верным признаком или любовной неги, или приближающейся агрессии. Из контекста было ясно, что речь идет о втором.
— Не торопись, не торопись, — Толя рефлекторно погладил лысину, подыскивая слова, понятные даже женщине-экономисту, и приподнял свой крупный грузинский нос как дирижер смычок. — Если грядет катастрофа, мы должны сделать ее управляемой. — Наверное, Квидзе дал команду вмонтированному около уха компьютеру активизировать нужные материалы. — Твоя любимая экономика подписала приговор всему мировому порядку. В свое время именно технологический рывок создал предпосылки для Советского Возрождения. Когда была создана Корпорация Инноваций, сделавшая ставку на производство автолетов, электронных коттеджей, альтернативных энергоустановок и сжиженного воздуха, был подписан приговор всей старой экономике, нефтяному и атомному миру.
— Толь, ты забыл, что я читаю лекции по экономике и все это знаю не хуже тебя. Это во-первых. Во-вторых, Корпорация смогла внедрить свою продукцию только благодаря политической поддержке Советского Возрождения. Иначе старые монополии все придушили бы на корню. Не забывай также о том, как валютный обмен был заменен энергорасчетами в ходе великого экономического кризиса. И, в-третьих, Сергеич...
— Да, да, извини! Конечно, тебя интересует Сергеич, причины постигших его неприятностей. Думаю, что это — своеобразная месть судьбы. Советское Возрождение создало мощное геополитическое поле, но не снабдило его каркасом дисциплины. И теперь стихия перешла в контрнаступление, хаос готов вторично поглотить Союз.
У нас был рывок, огромный выброс энергии. Но он же взбаламутил все мировое болото. Советское ядро притянуло окрестные народы, но этот пример оказался заразителен для тех миллиардов людей, которые живут на уровне начала XX века, которым еще предстоит пройти своим путем эту дорогу сырьевых технологий. И вот теперь трещат южные рубежи Союза. Его полуанархическая советская структура показала свою полную неспособность справляться с проблемами. Это нужно изменить! — Анатолий стал грозен, на мгновение забыв, что он не на сцене своего политтеатра.
— «Это» собираются сделать твои друзья? — вставила Оля, упирая на первое слово.
— О! Ты уже видишь во мне заговорщика. Да нет же, нет. Но согласись, что нынешняя ситуация абсурдна. Утерян сам смысл гражданственности. Люди живут или местными проблемами, не интересуясь тем, что делается за околицей, или пребывают в виртуальных сетях, то есть и вовсе не в России. Жалкое меньшинство населения еще продолжает по привычке голосовать в безвластные «органы власти». Причем кто в какие горазд. Кому-то милее Дума, кому-то — Верховный совет, а большинство вообще предпочитает виртуальные сети со своими республиками и королевствами...
— Что-то ты задраматизировал совсем. Я лично спокойно голосую в местное самоуправление и не жалуюсь. Если мне нужно, чтобы было принято то или иное решение, я посылаю мейл своему делегату, а он уже лоббирует мое мнение в земельном совете. Если, конечно, моя позиция не противоречит взгляду большинства моих соседей.
— Вот-вот! Местное самоуправление. Оно и должно решать местные проблемы. А они узурпировали практически все вопросы. Их ассоциации контролируют земельные парламенты...
— Парламенты решают сейчас тоже немало. В рамках своих полномочий, конечно. Да что далеко ходить, 1 октября — Точка фиксации по вопросу об отношении к Халифату. Увидишь, как народ повалит к голосовальным машинам.
— Но сами ли они решают, за что голосовать?
— Брось, Толь. Ты прекрасно знаешь, что в нашей стране слишком много источников информации, чтобы можно было заставить людей голосовать не за то, за что они хотят. И нет такого властолюбца, который рискнул бы решить за меня что-то вне сферы своей компетенции. Стоит гражданину подать в суд, и поднимется такой вой, что тошно станет. За земельными советами следит ворох правозащитных организаций, имперский наместник, если они входят в Российскую империю, ССК, думский уполномоченный по правам человека со своими вездесущими фискалами, смишники и, наконец, экспертное сообщество.