– Это я сказала, – повинилась Любовь Михайловна. – Думала, он тебе дух поднимет. Или растрогаешься, или поругаешься – всё развлечение.
Я захохотала и снова обняла старуху:
– А вы знаете, и правда, помогло. Я лежала в ознобе, температура поднималась. А как он со своей наглостью нарисовался – враз меня жаром обдало!
– А что он тебя домогался? Вроде, давно все разбито?
– Я почему о нем вспомнила? Тот же фасончик: как ты не вовремя в больницу легла, у меня мама болеет, Танька (это сестра его) замучилась за ней ходить. Выпишись и помоги: Танька в ночь, ты – днем.
– Да, наглость людская беспредельна! – подвел черту дядя Паша.
Когда я разогревала ужин, в кухню просочился Павел Алексеевич и возмущенно сказал:
– Наташа, зачем ты так с матерью, она ведь больной человек!
– Если она больная, почему вы ее не лечите?
– Но ведь это пройдет само…
– А с таблетками она была бы безопасна для окружающих. Почему болеет она, а страдать от нее должны другие?
– Что ж вы ее с твоим отцом не лечили?
– Хороший вопрос! Я жила с ней от семи до пятнадцати лет. Это не тот возраст, когда тебе позволено принимать решения. А вот папа, безусловно, виноват. И прежде всего передо мной. А вы прежде всего виноваты перед своим сыном. Вы его неокрепшую психику подвергаете такому стрессу. Не боитесь, что это может быть фатальным?
– Не выдумывай! Он справляется!
– Откуда в вас эта уверенность? И здоровый не выдержит, а тут и органическое заболевание, и плохая наследственность. Вы знаете, что в восемь лет я попадала в психиатрическую лечебницу?
– Нет… ты что…
– Да, Павел Алексеевич. Может, время года угадаете?
– Осень…
– Да, осень. У нее обострение, у меня реактивное состояние. Жора, да не стой ты за дверью, зайди! Хоть в твоем возрасте решения не принимают, но мнение ты высказать можешь. Ответь, маму нужно лечить или лучше по-прежнему делать вид, что она здорова, просто человек плохой?
– Я не знаю, Наташа, – заплакал он.
– Значит, вам решать, Павел Алексеевич. Я бы вам предложила Жорку у меня оставить. Тут и клиника рядом, и мать далеко. Только ведь и она не согласится, и вы у нее на поводу пойдёте.
Людмила несколько раз начинала выяснять отношения, но я всякий раз это решительно пресекала. Конечно, Павел Алексеевич ни на что не решился. Если я затею разговор о психиатре, он струсит и открыто выступит на её стороне. Жорку жалко, но что я могу?
Перед отъездом у неё наступило просветление, но к лучшему ли это? Она вдруг заплакала и сказала:
– Наташа, ты опять смерть предсказала…
– Но ведь не я жертвы требовала.
– А кто? Я?
– Ты хотела Свету до петли довести. Разве не так?
– Нет! Я хочу, чтобы её дети росли в здоровой атмосфере! А Петру я дурного не желала!
– Я в свое время тоже хотела жить в здоровой атмосфере. А ты меня забрала в нездоровую.
И пошло-поехало! А Жорка плакал.
– Людмила, прекрати скандалить, сына пожалей! Павел Алексеевич, бегите за ним!
Он стоял упрямо. Ну, парочка, она маньячка, он осёл! Но все это не шуточки:
– Дядя Паша, бегите за Жоркой!
С силой оттолкнула Павла Алексеевича, пытавшегося меня остановить, и побежала за Жоркой. Но дядя Паша, молодец, успел первым и уже вырывал из рук мальчишки веревку, которую тот привязывал к перилам черной лестницы.
Откуда силы взялись? Я скрутила брата и поволокла его в кухню. Опять на пороге этот осел! Пнула его в живот и затащила мальчишку в комнату, пока соседи не повыскакивали.
Жорка плакал навзрыд.
– Жор, чего ты хочешь? Ну, прости, сорвалась я, отвыкла от этого ада. Ради тебя нужно было терпеть, но извини, не смогла. А ты мне отомстить хотел, да?
– Ты ни при чем, Наташа, но я тоже не железный! Я не хочу с ними жить! Я вообще жить не хочу!
– Сынок, это она тебя довела! Мы уезжаем немедленно из этого дурдома!
– Нет, отведите меня к психиатру! Я за себя не отвечаю!
– Жорик, не надо! Это же клеймо на всю жизнь!
– Пусть клеймо! Зато я жив останусь…
– Сынок, я от тебя ни на шаг не отойду.
– Мне это не нужно! Мне нужен специалист! Наташа, пожалуйста, запиши меня к психиатру.
Пока мы с Людмилой трясли Жорку, Павел Алексеевич сидел на табурете, прижав к груди левую руку. Я не глядя накапала каких-то капель и воткнула стакан ему в рот. Он закашлялся и выдохнул:
– Никогда тебе этого не прощу!
– Да я и не просила, – ответила я равнодушно.
Пришлось побегать по знакомым, прежде чем выйти на хорошего специалиста. Он сначала побеседовал с мальчиком, потом с Людмилой, потом с Павлом Алексеевичем, потом пригласил меня. Спросил, как все было, и я отвечала откровенно, не пытаясь скрыть свою вину. На вопрос, насколько серьезно желание брата покончить с собой, я после некоторого колебания предположила, что с большой долей вероятности это все-таки инсценировка, вызванная тем, что он хотел показать психиатру мать. И опять же тут моя вина, потому что я при нем предлагала его отцу оставить Жорку у меня, чтобы изолировать его от больной матери. Для него это было большим соблазном. Уж я-то знаю, как хочется вырваться из дома в таком возрасте! Нет, после этого у меня не было возможности поговорить с ним наедине, родители его от меня изолировали. На вопрос, почему муж не считает Людмилу ненормальной, я ответила, что он привык и боится что-то менять настолько, что даже опасность для ребенка не переломит его. Спросил он и мое мнение о собственном психическом здоровье. Что скрывать от специалиста? Я рассказала и о том, как болела в детстве, и о том, что мы с бабушкой не решились оставить ребенка из-за этого. Что контролирую свое поведение, но при Людмиле срываюсь, что предпочитаю любить её на расстоянии. Что не считаю себя ответственной за старших, но очень боюсь за мальчика. И я согласна оплатить лечение.