— А этот запах! — вспомнил Роберт. — Эти чертовы благовония, пропитавшие весь дом Сондерсона. Мы же знаем, зачем они — знаем, зачем!
— Роб, я понимаю это лучше тебя. Мистическое использование ароматов сегодня не в чести, но по собственному опыту нам известно, что они продолжают так использоваться. В пирамиде в Медуме Энтони Феррара осмелился — как только Бог не покарал его за это! — изготовить определенные благовония. Их часто смешивали в далеком прошлом, и, очевидно, одна из герметично запечатанных баночек с ними попала в руки Феррары. Я тоже почувствовал зловещий аромат в его лондонской квартире. Если бы до этого ты спросил меня, можно ли найти их сейчас, я бы уверенно сказал нет — и ошибся бы. У Феррары они были. Он все использовал и отправился в Медум, чтобы пополнить запас.
Роберт напряженно слушал.
— И это вновь заставляет меня затронуть тему, которую мы уже обсуждали, сэр, — сказал он. — Как я понял, вы с покойным сэром Майклом проникли в темные тайны Египта гораздо глубже, чем кто-либо еще в наши дни. В то же время, Энтони Феррара, почти мальчишка, достиг вершин искусства, до понимания которого вам, человеку, посвятившему его изучению много лет, еще очень далеко. Как это расценивать?
Доктор Кеан вновь сцепил руки в замок за спиной и отошел к окну.
— Он не обычный смертный, — продолжил сын. — Он наделен сверхъестественной силой — и сверхъестественным коварством. Вы утверждаете, и не стоит этого отрицать, что он был просто усыновлен покойным сэром Майклом. Вот мы на пороге последнего сражения — я это чувствую — и спрашиваю опять: кто такой Энтони Феррара?
Все это время доктор Кеан ходил кругами перед Робом — серые глаза светились решимостью.
— Существует препятствие, — начал он, — мешающее мне ответить на твой вопрос. Хотя тебе и пришлось заглянуть за завесу ужасной тайны, ты вряд ли мне поверишь, но я все же надеюсь в скором времени открыть тебе секрет личности Энтони Феррары.
Роберт стукнул кулаком по подлокотнику:
— Иногда мне кажется, что кто-то из нас сошел с ума. Что все это значит? Что нам делать? Что делать?
— Наблюдать, Роб. Привлечь на свою сторону Сондерсона нам не удастся, он думает только о разведении орхидей, посвящая этому все свое время. В вопросах быта он непревзойден, но в таких делах, как это… — Брюс пожал плечами.
— А нельзя ли просто подсказать ему причину, любую, но действительно существующую, по которой ему придется отказаться принимать Феррару у себя?
— Но это может помешать и нам.
— Сэр, — в ярости закричал Роберт, — все сводится к одному: мы используем Майру в качестве приманки!
— Чтобы спасти ее, Роб, просто чтобы спасти ее, — отрезал доктор.
— Она и так болеет, такая бледная, измученная, — стенал молодой человек. — А какие круги под глазами! Мне даже трудно об этом думать.
— Когда он в последний раз был у них?
— По-видимому, дней десять назад. Я уверен, что он знает о нашем возращении. Он не появится там опять, сэр. Но он сможет дотянуться до нее другими способами: разве он не повелевает целой армией теней? А мистер Сондерсон ни о чем не подозревает. Майра принимает негодяя за брата! Пока она ни словом не обмолвилась о нем. Думаю…
Отец сидел, погрузившись в собственные мысли. Вдруг он взглянул на часы и сказал:
— Иди к ним сейчас, еще успеешь к обеду; и оставайся там до моего прихода. Начиная с данного момента, хотя тебе и нельзя перенапрягаться, мы не должны спускать с дома глаз ни днем, ни ночью.
Глава 22. Майра
Майра Дюкен вошла в увитую розами беседку и присела на скамейку рядом с Робертом Кеаном, уже ожидавшим там. В простом белом льняном платье, с золотистыми от солнечного света волосами, с глазами, выглядевшими неестественно большими из-за чрезвычайной бледности прекрасного лица, девушка показалась поднявшемуся навстречу молодому человеку неземным созданием, не принадлежащим к существам из плоти и крови.
Влечение, давно владевшее им, но которое он столько времени подавлял, вновь охватило его, заставив сердце биться сильнее и наполнив вены огнем. Бледные щеки девушки зарделись, и она робко протянула руку, но Роберт уже вскочил, обнял и начал целовать ее — целовать ее глаза, волосы, губы.
Майра испуганно застыла, но потом сдалась под напором его иступленной нежности, неистовость которой была гораздо лучше любой ласки, которую она когда-либо встречала, нежности, наполнившей все существо девушки радостью и восхищением, смешанными с пониманием, что именно о таком она грезила, такого желала, этого ей не доставало; она очутилась в спасительной гавани — зарумянившаяся и смущенная, но счастливая, покоренная, но ликующая, что попала в этот прекрасный полон. А Роберт шептал: