Ее глаза округлились. Даже перестала моргать. Ева непрерывно смотрела на Арнольда и пыталась унять дрожь в пальцах рук. Дыхание сменилось хриплым, поверхностным.
— Семейство Нордов, — пролепетала она. — Запрещенные эксперименты с магией. Так ты и есть те, тот. Ты из их рода?
Затем ее будто подменили, и она снова ударилась в слезы.
— Пожалуйста! Умоляю, прошу тебя, не делай этого со мной. Я не хочу! Понимаешь? Не хо-чу!!! Бесчеловечнее этого ничего нет. Жестоко! Я сделаю все, что ты попросишь, умоляю! Дай мне остаться той, кто я есть.
Арнольд схватил ее подбородок и приблизил к себе. Заплаканная, отчаявшаяся, Ева становилась желанней. Она даже не подозревала, насколько женские слезы и мольба могут волновать мужскую суть. Как подобные взгляды и заклинания способны вызывать не только охоту утешить, но и желание властвовать, владеть тем, кто так трогательно беззащитен.
— Все, что угодно? — прорычал он, едва сдерживая рвущееся раздражение. — Все!?
Арнольд был так интимен с ней. Их носы почти касались друг друга. Дыхание смешивалось воедино, без малейшего касания.
— Все!!! Все, что у меня есть!
— Даже жизнь?
Ева дернулась в страхе назад, но пальцы удержали лицо на месте.
— Она и так твоя, — выдохнула она, сдаваясь, не подозревая, как слышится подобное эротично, сладко, красиво.
— Добро, Ева. Я расскажу тебе, что предпочитаю. И ты — подчинишься, — произнес деймон жестко и категорично. — Если, ты хоть раз, проявишь непокорность или неповиновение. Я проведу ритуал обращения тебя в черную ведьму. Ты принимаешь мои условия?
С пушистых черных ресниц Евы от их дрожания срывались капли слез на ее тонкие, точеные скулы. Их взгляды плавились в химической реакции женской жути и мужской твердой уверенности.
— Даю слово, — прошептала, и тут же пальцы выпустили подбородок, и Ева отклонилась назад.
Моргнула, словно занавес рухнул на сцене сознания, на секунду другую закрывая бездонный сломанный дух, а затем резко взмыл вверх. За ним на сцене повисло признание чужой победы, принятия любых условий, а ее самой уже не было.
Арнольд четко видел, как в глубине ее глаз, в закулисье стоит сломанная мышка. Обещает, клянется, надеется выжить. Хочет пусть надломленной, оскверненной, загнанной в угол, но самой собой.
— Вот и славно. А теперь ответь мне на простой вопрос, Ева? Я понимаю, что ты не помнишь, но как ты относишься к порке?
Она пару секунд хлопала глазами, не понимая, дышала слегка приоткрытым ртом.
— Никак. Неудовлетворительно, — отозвалась растерянно, полагая, что когда тебя бьют, тебе точно должно быть плохо.
Арнольд заметил ее реакцию и подавил улыбку.
— Я не спрашивал о битье, Ева. Ты видимо даже не проводишь разницы между плетью, кнутом и невинной поркой. А я кое-что тебе обещал. Помнишь? И поверь, я всегда держу слово.
Теперь она выглядела опасающейся. Конечно, она не могла забыть об обещании наказать ее. И скорее всего ее никогда не пороли. Потому что Арнольд уже видел, что первой ее реакцией было умолять его, что-то типа глупого «О, не нужно, пожалуйста…». Но то, что он задумал, было намного-намного хуже невинной порки. И гораздо тяжелее обычного секса.
— Никто больше не понимает, что такое плеть, — начал говорить он приглушенным и доверительным шепотом. Он смотрел ей глубоко в глаза. — Некоторые думают, что это наказание для детей. Другие думают, что это нелепая мания. Но это величайший способ отдать дань уважения самой достойной, самой изысканной части и самой щедрой у женщин: ее ягодицам. Не знаю, знаешь ли ты мышка, но человек единственное существо в природе, у которого есть ягодицы. У животных их нет. У них задние конечности. А у вас, у девочек, есть высокомерная и очаровательная округлость, которая притягивает, выделяется и которая провоцирует. Она у вас принимает форму восхитительных изгибов, непреодолимой привлекательности для рук. Порка, Ева, это не избиение. Это значит ласкать и насиловать одновременно.
Арнольд произносил слова до того вкрадчиво, жгуче, играя тоном в голосе. Ева непроизвольно переключилась, под действием яда в крови и клюнула на его игру.
— Я не знаю ничего более великолепного, чем женские ягодицы, которые подрагивают под моей рукой, затвердевают, а затем снова умоляют об еще одном ударе. Они сдаются и восстают в одном и том же движении. Шлепать женщину по заднице лучше, чем трахать ее. Это все равно, что заниматься с ней любовью, наблюдая за ее последствиями.
Он видел, как весь ее страх, трепет и переживания, самым предвиденным образом трансформируется в волнующее любопытство. Ева ерзала, представляя то, о чем он говорил. И наверняка ее нежные ягодицы горят. Не могли не гореть. Ведь он пару раз уже шлепал их. И она еще хорошо помнила его тяжелую ладонь на своей белой коже.