Лесная ведьма Лета ворвалась к дочери без стука — именно ворвалась, вихрем влетев внутрь. И сразу же атаковала пленника, махом надев тому на голову подходящего размера корзину, перед этим не глядя вытряхнув уложенное туда Куницей содержимое. Вроде как смешное действие — а оружие-то грозное какое! Вот только в руках ведающей любой предмет опасен. А уж тот, что вышел из-под её собственных рук…
Держащиеся на прутьях вроде безобидные наговоры для сохранности содержимого, разом прибавили в силе пятеро — и накинулись на частично оказавшегося внутри тары человека. Оглушая, ослепляя, замедляя и сковывая движения, не давая сорвать с себя предмет… и тут же начали деформироваться, расползаться под напором чудовищного давления изнутри, рваться, как старая холстина!
Собственно, с наговорами самой Ницы происходило абсолютно то же самое. А вот опосредованное воздействие через окружающие предметы отчего-то работало. Потому-то и пришлось перейти на зелья, чтобы хоть что-то попытаться понять. Тоже не особо успешно, увы. Не даром пришлось приступить к прямым расспросам заново…
— Мама?!
Глупо было подумать, что старшая ведьма не заметит такого вторжения на собственную территорию. Куничка и не задумалась — просто сделала все так, как её учили, заслонив собою деревню от неведомой потусторонней опасности. О том, что ей, молодой да неопытной, должна помочь родительница у только-только отпраздновавшей совершеннолетие даже мысли не возникло. Каждый лесной колдун — прежде всего одиночка. Но мать все-таки пришла. И первым делом после атаки ошеломила дочь двумя совершенно неожиданными вопросам:
— Почему чужак у тебя дома и почему ты в таком виде, распустёха?!
— А-а… но… я… — попыталась найти хоть какие-то слова хозяйка избушки-новостройки, растерянно глядя, как вскочивший парень ощупывает надетую на голову корзину, а освободившийся сундук как-то прямо обреченно пятится. Все ж настолько очевидно, что любой ответ глупым покажется. — Я решила…
— Ты еще и дерзить мне вздумала?!
— О прощении молю, уважаемая матушка, — покорно склонила голову девушка, прижимая руку к груди.
Как бы не отличался быт ведающих и деревенских, вежество одно на всех распространялось. И если мелкому несмышленышу дозволялось вваливаться в избу или подбегать на улице с воплем «мамка!» или «папка!», то об дожившее до двенадцатой весны и не научившееся вежеству чадо с легкостью могли сломать ивовый прут, а то и не один. А что делать? Этак не приучить к уважению — детки враз нахлебниками на родительский горб и влезут! Заодно и оторванной от других людей лесной деревне проблем куда меньше, если каждый сосед соседу «уважаемый» говорит… Но только не тогда, когда загорелся его дом и надо тушить всем миром!
— После поговорим, — дернула уголком губ Лета и еще раз ткнула пальцем в пришельца. — Ответствуй, почему пришлый-с-Полуночи — здесь? Чему я тебя учила?
— Сперва разбираться, потом действовать, — уж этот урок Куница выучила назубок. — Этот человек…
И потому ответ матери, даже не попытавшейся её дослушать, прямо-таки ошеломил!
— Ничего доброго с Полуночи не жди, дура безмозглая!!! — совсем уж не сдерживаясь, рявкнула старшая ведающая. — И как я тебя до обряда совершеннолетия только допустила-то?!
Тут назвавшийся Степаном наконец избавился от корзины — все чудесные свойства ведьминого рукоделия пошли прахом. И тут же натянул по самые плечи совершенно самостоятельно под вопль «а ну назад надел!!!»
Страшен ведающий в гневе — настолько, что и духи, и соратники, и знакомцы предпочитают убраться с глаз его долой, не говоря уже о врагах. А все потому, что редко-редко лесные колдуны позволяют себе сорваться. И должно для этого что-то поистине ужасное произойти! Ведь кредо ведающего — спокойствие и расчет, вместо рубки с плеча — воздействие исподволь, вместо прямого конфликта — всегда сначала попытка договорится. С оппонентом или с его противниками у него за спиной — это по обстоятельствам….
Лета всегда была на людях и дома этакой образцовой ведьмой: умной, ничего не забывающей, всегда способной не расставаясь с легкой улыбкой на лице вывернуть ситуацию в свою пользу. Деревенские свою защитницу бесконечно уважали и ощутимо побаивались. Дочь — всегда считала непререкаемым авторитетом, очень любила и старалась во всем подражать. И в ведовстве, и в честолюбии. В первый раз их мнения сильно разошлись лишь тогда, когда Ница вбила себе в голову набрать могущества через отшельничество. Но и тут вместо применения родительской власти и попытки «взять голосом» матушка повернула события, как хотела у Куницы за спиной.