Глава 5. У кошки боли, у собаки боли...
Вина
Женька не помнила, как прощалась с хирургом, как совала ему в руки принесённую с собой бутылку дорогого коньяка, а он совал её обратно, в Женькину сумку. Ослепшая, оглушённая горем, она пришла в себя только дома. Олька давно спала, сладко посапывая в темноте их крошечной выгородки, а Женька всё сидела у стола, опустив голову на сложенные руки, и отчаянно пыталась найти выход из случившегося с девочкой несчастья. Но выхода не было. Если даже военный хирург, светило, и тот сказал: «К сожалению, уже никак».
Одного не могла понять Женька: она никогда не роняла ребёнка. Но тогда – кто? И как ножом резануло – Антонида. В первый же выходной она сорвалась в Деулино к матери. Рентгеновский снимок и заключение врача взяла с собой. Припёртая Женькой к стене, мать созналась в содеянном…
Олька была совсем маленькая, не ходила ещё. Антонида с утра выставляла коляску с ребёнком во двор, накрывала кисеёй от мух и уходила в огород. Завернутая в пуховый платок и одеяльце из овечьей шерсти, Олька крепко спала на свежем воздухе и обычно не просыпалась.
Тоня прислушалась – со двора доносился отчаянный плач. Бросив тяпку и на бегу обтирая об фартук испачканные землёй руки, Тоня опрометью кинулась во двор. Маленькая Олька, пытаясь самостоятельно выбраться из коляски, упала в траву – и теперь разрывалась от плача.
- Ну, чего митингуешь-то? Бабаня твоя пришла, сейчас тебя возьмёт… Испугалась? – ласково ворковала Антонида, гладя девочку по голове, по плечам, по спинке. Олька не умолкала, орала как резаная. Осмотрев и ощупав внучку, Тоня с облегчением выдохнула – руки-ноги целы, глазки моргают, личико чистенькое, нигде ни царапинки, только на спинке ссадина. Слава тебе, Господи, обошлось, удачно упала, а могла бы…
Тоня укачивала девочку, ласково её поглаживая и бормоча приговорку: «У кошки боли, у собачки боли, а у Ольки не боли, у Олюшки заживи! У волка боли, у медведя боли, а у внучки заживи, у Олюшки не боли…» Антонида успокоенно бормотала и всё гладила, гладила внучку по спинке, а девочка плакала не замолкая.
И Антонида прибегла к последнему средству: вскипятила молоко, бросив туда горсть макового семени. Остудила настой и дала ребёнку. Напившись макового молока, Олька наконец замолчала и уснула. А проснувшись, снова заплакала. Тоня поила её маковым молоком две недели, и девочка всё время спала, просыпаясь только для того, чтобы попить молока. А после уже не плакала, только слабо хныкала: ей было больно лежать, и Тоня подкладывала малышке под спину сложенный вчетверо пуховый платок.
- Можить, сучок какой в траве, можить, ветка, Олька, видать, на него спинкой упала, трава-то густая, не видать в траве-то, – скороговоркой бормотала мать, отводя глаза.
И Женька поняла: знала. Видела и молчала. Но прошлого уже не исправить. Олька ходила в школу в надетом под платье корсете. Женька сама надевала на дочку корсет, туго затягивая шнуровку, смеялась: «Ты у меня как барышня-гимназистка, они все в корсетах ходили. Зато фигура красивая будет, с корсетом-то». Олька согласно кивала: в корсете спина почти не болела.
Кусочки мозаики
Вспомнив об Олькином корсете, Рита ужаснулась: выходило, что Женька права. За материну безбедную жизнь расплачивалась Женька, а после и Олька. Чужая кровь… Кровь за кровь, жизнь за жизнь. Но ведьм и колдунов не существует, это народный фольклор. Сказки. Или не сказки?
Рита припомнилась старая, потемневшая от времени бабушки Тонина иконка, висящая «в красном углу» над столом. Перед иконкой всегда горела лампадка – ярким язычком огня. Разве ведьма повесит в своей икону, разве станет подливать в лампадку масло, следя за тем, чтобы она не гасла? (Повесит, конечно! И лампадку зажжёт, чтобы соседям глаза отвести, если заглянут). А вот чтобы Антонида молилась или хоть раз перекрестилась на икону – такого Рита не видела.
Рита даже думала, что бабушка Тоня не верит в бога. Зачем тогда икону повесила? В один из своих приездов в Деулино она спросила об этом Тоню, и та ответила беззаботно: «А пущай висит, как у всех. Она тебе что, не нравится? Али мешает?
- Не мешает… нравится, - испуганно ответила неверующая Рита.
- Вижу, что не нравится. И что мешает, вижу, – улыбнулась бабушка Тоня. Не рассердилась даже на Риту! – А ты на неё не гляди. Не гляди, милок. Висит – и пущай висит. Иди вон в сад, смородины собери. Все вы нехристями растёте, молодые…