Сколько яблок вырастет в этих садах! Рита словно наяву ощутила кисло-сладкий упоительный вкус снятого с ветки яблока. Такие яблоки – мелкие, но на диво ароматные и вкусные – росли в бабушки Тонином саду. Рита лакомилась ими прошлым летом, когда гостила у Антониды, как выяснилось, в последний раз: в апреле бабушки Тони не стало.
Тревожное письмо
Тем летом из Деулина пришло письмо, прочитав которое, Рита с мамой не на шутку встревожились. Письмо было странным, словно в нём недоговаривалось о чём-то главном, о чём хотела и не могла сказать Антонида. Так и не сказала, о чём…
«Здравствуйте, хорошие мои, племяшка Верочка и внучка Рита. Как вы живёте, всё ли хорошо, Верочка здорова ли, у Риточки как дела? У меня всё как всегда, ни хорошо ни плохо, живу как все живут. Скотина присмотрена, куры несутся, огород кормит, вроде и хорошо всё, а – маюсь-мучаюсь, места себе не нахожу.
Со здоровьем тож беда, с самой весны неможется. Чтой-то спина стала ломить, ровно зуб больной, токо не выдернешь. Тяжело мне стало – воду с колодца таскать, навоз убирать… Сил не стало. Видно, помирать пора. Ране-то со всем сама справлялась, ворочала как мужик и ничего мне не делалось, а таперича невмоготу. Одна-то не справляюсь, а помощников не допросисси.
Женюрка не ездит почти, редко кады заглянет. А и приедет – за работу ухватится, с матерью не посидит, не поговорит. И не спрашивает, как я одна-то здеся… Олька ейная, та и вовсе баушку не вспоминает. Вырастила я её, теперь – зачем ей нужна? Она уж считай два года у меня не была, всё собирается. Всё ей нековды.
Галя моя девочку родила весной, Леночкой назвали, как маму мою. В память, значит. Через год, говорит, привезу, а я боюся – не доживу, не увижу внученьку мою.
Колька весной цельных две недели жил. Сарайку новую поставил, крыльцо поправил, забор починил. Свалился у меня забор-то. Дак он его поднял, стоит забор-от. И с огородом помог, лошадь совхозную привёл, лошадью вспахали да с назьмом (прим.: с перемешанным с соломой навозом) перепахали. Земелька будто пуховая стала! Чай, богато картовь уродится (прим.: картошка), едоков-то многонько.
А как уехал Колька-то, я одна осталася, и вроде ладно всё, а сердце давит. Камень будто – лежит и давит. Давит и давит, не отпущает. И боюся четой-то, а чего – не знаю.
Вы бы приехали, меня попроведали, тошно одной-то. Можа, обидела вас чем, дак простите, не держите зла. Оно тяжёлое, зло, нехорошее. Коли его долго держишь, оно в тебя проходит, зло-то. Тяжело с им жить-то.
Остаюсь – баушка Тоня. Целую крепко. Жду в гости».
- Надо ехать, - сказала матери Рита. – Я заявление напишу на работе. За свой счет.
И оформив три недели отпуска, поехала в Антониде в Деулино.
Посиделки
- Посиди со мной, внученька, - ласково попросила Антонида Риту после жарких объятий, поцелуев и слёз, хлынувших от радости у обеих. – Сядем рядком да поговорим ладком…
Рита вспомнила Женькины «страшилки» про то, как мать садилась с ней рядом и пила из неё жизнь – и прыснула. Вот же дурная Женька! Напридумывала – Лавкрафт со Стокером отдыхают, куда им до Женьки! Вот это сюжет…
Рита уселась рядом с бабушкой на старом диване с истёртыми матерчатыми валиками и с наслаждением вытянула уставшие за день ноги. Диван жалобно скрипнул. Давно надо новый купить. В Рязани, в мебельном, есть, наверное. Рита выберет самый красивый, раскладной, с высокой спинкой. Найдёт машину и привезёт бабушке Тоне новый диван. Если уж её дети ей до сих пор не купили. Вот она обрадуется! Всех соседей позовёт посидеть – на новом диване…
- И не думай даже! Диван хороший, крепкий, на мой век хватит, – сказала Антонида и улыбнулась. – Чего глаза таращишь? Я все твои думки наперёд знаю, всю тебя вижу… Вот ты села на диван-то – и легко тебе стало, хорошо. И думается о хорошем. Хорошо ведь? Скажи, хорошо тебе со мной? – заглядывая Рите в глаза, спросила Антонида.
- Хорошо… Очень! – призналась Рита. Ей и вправду было уютно и тепло сидеть бок о бок с бабушкой Тоней, и удивительно легко на душе..
- То-то, что хорошо! А ты его выкинуть хочешь! Да не смотри, не смотри, сказано тебе – наскрозь вижу, что в твоей голове деется. Ты эти думки брось. К вещам как к людям привыкаешь, и расставаться с ними жалко. Других таких уж не будет. Диван этот тебя ещё махонькой помнит, как же можно его выбросить? Вот умру, тады хоть всё выносите, всю избу! – Антонида смахнула со щеки слезу.