У Красновых Риту встретили приветливо, Танькина мать шустро накрывала на стол, улыбалась:
- К пирогам приехала, как знала! Тесто подошло, сейчас печь буду. Вы, девки, картохами-от не наедайтеся, место на пироги оставьте.
…Потом они долго пили чай (настоящий, из самовара на углях!) с горячими пирогами и привезёнными Ритой московскими конфетами и тульскими пряниками, которые так любила Танька, и Рита всегда ей привозила...
- Бери, бери, не стесняйся. Господи ты боже мой! Тебя дома не кормят что ли, и глянуть-то не на что! (Рита подавилась пирогом от «комплимента», но промолчала) Вот ещё этих спробуй! – Танькина мать подсовывала Рите пахучие, жаром пышущие пироги и быстрой красновской скороговоркой (которую никто в деревне не понимал, обрывая на полуслове: «Не тарахти, чай не пожар, нормально говори») перечисляла деревенские новости...
- Как Антонида-то померла, царство ей небесное… Энти-то, наследнички-то! Не успели мать похоронить, сорок дней не обождали, как положено по-христиански-то… Взялись дом делить. Неймётся им, – рассказывала словоохотливая Танькина мать, которую Танька в особо патетических местах дёргала под скатертью за подол.
- Да не дёрьгай ты, не дёрьгай! Я ить правду говорю… Ну, на похоронах-то попритихли оне, а как дом-от делить начали, разругались в дым… Да не дёрьгай ты меня!
Ох и ругались! На всю дерёвню лаялись, чтоб, значит, все слышали. Колька-то с Галькой удвох супротив Женьки. Завсегда не ладили с ней. Да не на ту нарвались. Женька-та насмерть билась, с Колькой в драку полезла, рожу ему расцарапала. Совести нет! Сама-то в городе, в хоромах живёт, в деньгах купается, наворовала…
Да не дёрьгай! Порвёшь-от юбку на мне… Полезла она, значит, с Колькой драться. Ну, Колька ей насовал, попритихла. Базланила токо шибко. Как волчиха выла – на всю дерёвню. Рассобачились в клочья, дом разделили да уехали… Глаз теперь не кажут. Стыдно, видать. И тебя-от не встренул никто, племяшку сродную… И могилка Тонькина не сказали где? Так и не знашь? – Рита помотала головой, кусая губы и стараясь не плакать. Майрбек бы её похвалил, сказал бы – держится как надо.
Слёзы
- Ах, неладно-то как, нехорошо как… - токовала тётка Надя, Танькина мать, войдя во вкус.
- Да нормально всё, – остановила её Рита, уже не в силах слушать эти причитания. – Они и не знают, что я приехала, я не звонила и не говорила никому. Думала, дома кто, лето ведь, самая работа… А их нет никого, и замки кругом висят, у бабушки никогда не висели…
Голос предательски задрожал, Рита не удержалась, всхлипнула, закрыла ладонью рот и глубоко подышала, останавливая, задавливая в себе эти никому не нужные слёзы. Пихнув мать локтем, чтобы замолчала, Танька села рядом с Ритой и обхватив её за плечи (отчего Рита заплакала ещё горше), забормотала материной дробной скороговоркой, которую никто в деревне не понимал, а Рита понимала, всё же дружили с детства с Танькой.
- Да ты чего, Рит? Ты ничего, не плачь, мы с тобой завтра встанем пораньше и с утречка на кладбище, я могилка знаю где, я покажу, и ты там всё своё сделаешь, чего тебе надо, а сейчас спать с тобой лягем, тёмно уже… Ты давай, умоешься и в комнате моей лягешь, а я с мамкой… Ты ж устала как, аж щёки ввалились, ехать-то далёконько, ты небось весь день не емши, не пимши… Тебе поспать надо, а плакать-то зачем? Я ж так рада, так рада, что ты приехала. Ты бы написала хоть… – бормотала Танька, увлекая за собой покорную и безвольную Риту.
После ледяного умывания слёзы отступили. Рита вытянулась на Танькиной тахте, чувствуя неимоверную усталость. Тахта широкая, они поместились бы здесь вдвоём, но Танька отчего-то упёрлась: «Не-ее, я с мамкой лягу. А ты спи давай. А то проболтаем с тобой всю ночь, утром мамка задаст. Спи!» – и испарилась из комнаты.
Рита удивилась. Раньше такого не бывало, раньше Танька ни за что бы не ушла, легла бы рядом, и они шептались бы обо всём… Танька была на их с Майрбеком свадьбе, и теперь ей до смерти хотелось расспросить подругу – как и что? Танька до сих пор была незамужней, а у Риты муж ингуш, и как она с ним живёт, он же горец дикий! Или не дикий уже, Ритка любого «на скаку остановит»...
Рита видела, как маялась Танька: при матери об этом не спросишь. Но – ни о чем не спросила, убежала, словно чего-то испугалась. Риты? И Рита осталась одна. Лежала на прохладных крахмально-хрустких простынях, пахнущих анисом и пижмой, и перебирала в памяти впечатления этого вечера. Впечатления были приятные. И пироги! Антонида пирогами её не баловала, а Ритина родная бабушка Поля пекла, но с этими не сравнить, эти настоящие! Завтра она правдами-неправдами выпросит рецепт и угостит мужа настоящими пирогами, он про чапильги свои не вспомнит. Достал уже с пирогами этими. Мать его избаловала, а мне расхлёбывать…