– Мать твою отчего Строгановский вымесок бросил? Не нужна ему. Муженек, кузнец, отчего избил ее, как собаку приблудную? Нет в ней нужности.
А потом тетка долго говорила про Оксюшку, балованную родителями, про кузнеца, про брата, зашибленного камнем, про отца, чье сердце не вынесло позора.
Нютка прикусила губу до крови. Как хотелось броситься сейчас на тетку и все сказать: просто злая она, ненавидят все, и муж ее несчастный, который лежит сейчас в окружении свечек, тоже ненавидел. Нет у нее нужности никакой. А матушка всем нужна: и батюшке, и ей, Нютке, и Феодорке. Она добрая и…
– А ты не будь такой дурой. Бабе в нашей жизни один путь – стань нужной, да чтобы без тебя жить не могли. Без ума твоего, хозяйского пригляда, сноровки.
Тетка долго еще говорила, да все об одном и том же, а Нюткин сон уплыл куда-то под потоком ее ненужных, горячечных слов, недоумения (отчего на нее все льет?), желания оборвать этот разговор, происходивший словно не наяву.
– И еще гляди, внучке моей дорогу не переходи. Жениха у нее отнимешь – изведу, – посулила тетка и велела поклясться перед образами, что Нютка не пойдет замуж за купеческого сына Нератова рода.
Наконец ее отпустили. «О том, что говорила, не болтай!» – велела напоследок тетя Василиса.
А в Нютке и не было ни малейшего желания тем делиться: она чуяла, много в тех словах гнусности, злой отравы. Но пережитое за последние месяцы шептало: не хочется признавать, да где-то старуха была права.
Где соврала, а где истинное сказала, Нютка понять не могла. И оттого слова долго бродили в ней: от головы до пальцев ног кипело про бабью неволю, ум и материну слабость. А особенно про то, о чем и не ведала: про матушкиного мужа Григория, про смерть деда и дяди Федора.
А еще родилась в ней обида. Отчего ей так и не сказали всей правды? Будто она, Нютка, ничего бы не поняла, будто не девка, дитя малое. Отчего мать утаила прошлое? А теперь оно, вывороченное теткой, воняло, как сгнивший в подполе лук.
О дядьке Митрофане вспомнили все, лишь когда он умер: и родичи, и купцы великоустюжские, и люди из дальних мест – всем нужно было прийти в дом и поскорбеть вместе с его женой. А пока лежал полуживый, никому не был надобен.
Нютка вздохнула: спасало лишь то, что ее освободили от докучливых домашних дел. А еще тетка отправила подальше от тягостной суеты, что девятый день сотрясала дом сверху донизу.
Вкусная ягода, сладкая. На солнце глянешь – внутри светится медом. Да только собирать маетно.
– Ух тебя! – вскрикнула Нютка и засунула палец в рот.
Не первый раз колол ее куст, безжалостно вонзал длиннючие шипы в ее руки, цеплял косы, пару раз даже ухватил за нос. Такой, как тетка: злой, противный – все сделает, лишь бы Нютке худо жилось.
Вехотка укутывала ее левую руку, ненадежно защищая от шипов, правая ловко срывала ягоды. Те падали в глубокую бадью. Собирать и собирать Нютке до самого вечера: тетка велела обобрать все кусты. А сколько их! Весь палисад в колючих зарослях крыжовника, точно нарочно развели, чтобы девок-прислужниц мучить.
В животе заурчало, булькнуло, Нютка отправила в рот две ягодки и вздохнула. В доме стоят накрытые столы, кутья и тонкие, словно паутинка, блины, щедро смазанные медом, – дядька умер накануне Медового Спаса[108]. Утром она наелась их вволю: после того разговора тетка подобрела к ней, глядела без прежнего ехидства, будто он как-то сроднил их. А может, так оно и было.
Ягодник широкой полосой охватывал дом от крыльца до сенника, и Нютка порой вытягивала шею, чтобы поглядеть, кто явился в дом, что за колымага остановилась перед крылечком. Глянь, остановился добрый конь и всадник похромал к крыльцу, и что-то в сердце ее ворохнулось.
Если бы знала она, что ее ждет, бежала бы со всех ног отсюда, затаилась в самом глухом месте, меж заборами, в кустах тальника и черемухи, да сидела бы три дня и три ночи, никому на глаза не показываясь.
Да только не дано знать об этом – даже тем, кто чует больше прочих.
И половины бадьи не собрала Нютка – много ягод спелых передавила пальцами да сразу в рот голодный отправила, – когда прибежала одна из теткиных прислужниц, ровесница, сказала громко, для порядка:
– Василисой Васильевной велено прийти тотчас. – И тут же прыснула в ладошку и прошептала так, точно радость прилетела к ней: – Батюшка за тобой послал. Нютка, счастливая ты!
Обе схватились за руки и закружились, запели дружно: «Ой, счастливая да счастливая», а колючие ветки тут ухватили их за подолы, оборвали пляску.
108
Медовый Спас – народное название Праздника Происхождения (изнесения) честных древ Животворящего Креста Господня, 1 августа.