За последние годы меж ними возникли особые отношения. Агапка привозил ей средства, что сложно добыть на базаре, продавал диковины, смешил и рассказывал о родных местах. Аксинья готовила снадобья для его больных ног и ценила иноземца. Могла бы назвать его другом, но строгий Степан напоминал: знай меру, ведьма, дружбу води только с бабами.
– Убью, сволочь!
Аксинья и Нютка вышли из лавки. Довольные, они прижимали к себе свертки, улыбались после приятного разговора с персом…
– Ай! – вскрикнула Нютка, когда прямо к ее ногам упали двое парней.
Они остервенело лупили друг друга кулаками, кричали, уворачивались, сплевывали кровавые сопли. Вокруг собралась толпа, любопытные подбадривали драчунов, отскакивали, смеялись.
– Разнимите их, – попросила Аксинья казаков, а те, словно только и ждали этих слов, живо подскочили к парням.
С трудом угомонили ловкие руки, брыкастые ноги и строптивые головы. Черноволосый, с кудрями и пригожим лицом, сопротивлялся до последнего, вертелся в руках казака, словно уж на сковороде, повторял: «У, достану тебя, вражина».
– А все ж мать у тебя меченая, – ответил второй, с волосами светлыми, словно лен. Корчил рожи, да только и ему изрядно досталось.
Аксинья приглядывалась к черноволосому: то ли сердце екнуло, узнавая, то ли померещилось ей. Что-то в повороте головы, в голосе, в кудрях…
– Сыночек, да что же ты! А ежели бы убили? – Из толпы выскочила мать, оттеснила казака, прижала к груди темную голову, не думая о красных реках, что текли по лицу сынка.
Одутловатая, полная, в однорядке[31] из выцветшего сукна, в старомодной кике и старых сапожках, она знавала лучшие времена.
Аксинья замерла.
– Пожалуюсь на тебя, паскудник! – Разъяренная мать грозила кулаком белоголовому, а тот не стал ждать расправы и скрылся в толпе.
Люд расходился, забава закончилась. Нютка уже дергала за рукав, шептала настырно: «Пора домой», точно без нее не вспомнить.
– Спасибо вам, добрые люди. – Баба поклонилась казакам, а те показали на Аксинью, мол, ее благодари.
Наконец мать отпустила сына. Тот долго и громко сплевывал кровь, вытирал ее рукавом и шмыгал, словно мальчонка, сопел, боясь, что кто-то заподозрит его в трусости. Молодой еще, лет пятнадцати – пух под носом только пробивается, глаза наивные…
– Ну, здравствуй, давно не виделись, – кивнула баба Аксинье. И сквозь сжатые зубы продолжила: – Спасла сынка моего, за то спасибо.
– Хрустит. Ежели сломан, долго болеть будет. – Знахарка осторожно касалась синяков, что щедро разлились по лицу, накладывала мазь из чеснока и ободряюще поглаживала его по руке.
– А, на мне все быстро заживает, – храбрился парнишка. Растягивал рот в улыбке и тут же морщился: досталось ему знатно.
Он робел, разглядывал богатое убранство, ковры и поставцы с посудой, но держался так, словно ему все нипочем. Одутловатая мать сидела в углу, встревоженная наседка, изредка кудахтала. Нютка завела речь про сундуки с приданым и высокие каблуки, та нехотя поддакивала, а сама не сводила настороженного взгляда с Аксиньи. Точно та собиралась укусить ее сынка.
Раны промыты, кровушка вороновская остановлена, разговоры иссякли…
– Пора нам. – Баба вновь поклонилась и тяжело встала с лавки, оправила сарафан, облепивший широкие бедра.
Полное лицо ее безобразило красно-коричневое пятно, грузность и невзгоды состарили раньше времени. Ежели Аксинья не спросит, не оставит на трапезу, не забудет про обиды, так и уйдут родичи – и вновь на долгие годы.
– Софья, вечером поедете, – сказала властно, словно барыня. А они возражать не стали.
Служанка накрыла хороший стол: рыбная похлебка, каша двух видов, пироги с осетриной, мазуня[32]. Васька ел так, что трещало за ушами. Аксинья испугалась, как бы ему не стало худо. Она знала, что такое го- лод…
После Нютка уже болтала с двоюродным братцем, игриво звенела сережками. Они испросили разрешения и вышли во двор, а следом потянулась вся детвора – приемыш Игнашка, спокойная Феодорушка и Онисим, никогда не упускавший возможности порезвиться.
За окном звенел смех, кричали: «Догони, ай, догони», «Прячьтесь, гуси-лебеди», а в горнице тенетами висела тишина.
Многое пролегало меж ними, Аксиньей Ветер и Софьей Вороновой, вдовой Федора.
Босоногая дорога до старицы Феодосии и надежда на чудо. Дружба, что казалась крепче льняного полотна. Софья вышла замуж за Федора, Аксиньиного братца, и счастье поселилось в их избе. А еще народился кудрявый карапуз Васька.
Беды часто уносят дружбу и родственную приязнь. В черные дни люди ищут всяк свою корысть. Софья убежала из вороновского дома, где пахло лишениями, обрела защиту у мельника Порфирия Малого. С той поры нечасто навещала она родичей, а последние годы и вовсе забыла дорогу.
31
Однорядка – распашная длинная женская одежда из сукна или иных шерстяных тканей без подкладки.