Ежели решил поймать ручеек – утечет он из-под ног. Стрижа попробуй излови да посади в клетку – измаешься. А Нютка быстрее ручья, проворней стрижа серокрылого.
Завтра на рассвете казачки должны были покинуть солекамские хоромы, а Нютка так и не перемолвилась ни единым словом с Илюхой. Стерегли служанки, сторожили, каждый шаг охраняли. И даже псы цепные, казалось, напоминали лаем громким: мать не велела глядеть на изувера.
Выручила младшая сестрица, Бог ее храни.
– Овраг… там ддет… – повторяла Феодорушка бессвязно, крохотная помощница. Не скоро, по ниточке вытянула из нее, додумала: молодой дядька, назвался Илюхой, просил передать тайное послание старшей сестрице: «Буду ждать ее сегодня на дне оврага после обедни».
А дальше все оказалось просто.
Упросить матушку, чтобы отпустила к Лизавете, выскользнуть через черную дверь тайком от Мани и казачков, посланных охранять хозяйскую дочку, прочапать в крепких башмаках по льду, устелившему Соль Камскую, – и, не доходя аршинов пять до родного дома, нырнуть в овраг.
– Дурная затея, – ворчала она себе под нос, спускаясь по скользкому склону. Башмаки разъезжались, всякий шаг приходилось делать осторожно. Она боялась упасть, изгадить новую телогрею, алую, расшитую серебром.
– А ежели не придет? Вдруг пошутил надо мною.
Руки судорожно хватали холодные ветки, ноги силились удержаться на ледяной корке, что покрыла глинистые комья. Смутно пахло сыростью и корой ивы, деревья видели не первый сон и, казалось, предупреждали Нютку, качая ветками.
Уж не рада была своему хитроумию. Надобно слушать матушку, вести себя смирно и ждать счастья.
Нога поползла по льду, предательница, и Нютка повалилась на спину, взвизгнула: «Ой, мамочки!», успев в последний миг вытянуть руки, предотвратить падение. Камешки вонзились в ладони, оцарапав их до крови, и подол изляпало грязное крошево.
Ох уж этот Илюха!
Нютка остановилась на пологом местечке, где лед обратился в хрусткое белое месиво и позволял стоять спокойно.
– Погоди, ты решила в ручье искупаться? – хмыкнул кто-то из зарослей ракиты, и Нютка почувствовала, как екнуло что-то внутри. Илюха вышел вразвалочку, не спеша, точно ждал давно и наблюдал за ее муками.
– Ишь, место выбрал! – ответила она с наигранным раздражением. – Того и гляди нос расквасишь.
– А так лучше? – Он безо всяких усилий подхватил ее на руки, и Нютка взвизгнула, представив, как покатятся они по склону оврага, а пуще оттого, что ни разу ее никто так не поднимал, не прижимал к себе, не окутывал жаром, от которого нега растекалась, словно растопленный мед по прянику.
– Поставь, поставь! – требовала она.
Парень сжалился и отпустил, а башмаки оставили рыжие следы на его новых портах.
Илюха не сказал ни слова, скинул с себя кафтан и постелил его на камень побольше, сел сам и позвал движением Нютку. Она хотела возразить, но парень улыбнулся, ей одной улыбнулся, как тогда, на берегу Усолки, и Нютка опустилась рядом.
Говорил он один: про житье в Соль Вычегодской, про сабли и пищали, про то, как ловко научился поджигать порох и стрелять, про остроги, где уже был и где скоро будет, про новых товарищей, про похвалы и свое будущее.
– Правой рукой стану твоему отцу, дай только срок, – хвастал Илюха, поднимал руку, видно, чтобы коснуться ее волос, но не решался, принимался махать ей, точно саблей, и повторял вновь те же глупости.
Нюта могла бы ему сказать, что тот срок давно истек: остался у нее год-другой, а дальше станет она вековушей, никому не нужной изуродованной дочкой Степана Строганова; что мать никогда не разрешит ей стать женой Илюхи Петуха, от одного имени и вида его беленится; что поймает отец, словно рыбу на крючок, жениха получше, он прельстится богатым приданым и наплевать ему будет на Нютку. Много что могла бы ответить…
– Моя ты, Нютка, ишь, какая отметина осталась. – Наконец он решился провести по ее щеке. Пальцы его оказались грубыми и заскорузлыми, царапали нежную кожу.
А когда он продолжил: «Ежели за кого другого пойдешь – прибью, так и знай», Нютка сбросила эту дерзкую руку. Она вскочила с камня, от которого тянуло могильным холодом – зима уже пела свои песни, – и принялась карабкаться наверх.
Ее – прибьет – Илюха.
От возмущения даже дышать не могла. Да как посмел?!
Она остановилась на взгорке и крикнула, не боясь, что услышат в соседних домах, а то и на отцовом дворе:
– Ты сын крестьянский, а мой отец – сам Строганов! Как бы ты ни выслуживался перед отцом, не буду я женой твоей. Прощай, Илюха.
Парень, видно, так и остался сидеть там, в овраге, с угрозами не побежал за ней. Ладошки Нютины болели, ссадины наполнились кровью, и в каждой из них полно было овражного льда.