Царь был молод – всего-то двадцать пять лет, на что указывала живость движений: скованный облачением, он не утратил природную ловкость, когда встал навстречу патриарху Филарету, и улыбка порой сквозила в глазах, но не трогала уста, прикрытые усами.
– Про батюшку да дядек твоих наслышаны, – милостиво говорил царь. – Род твой верой и правдой служил нам.
За спиной прошелестели что-то негодующее, но царь не услыхал.
Были среди бояр те, кто смотрел на Строгановых косо. И земли, и права немереные получили, и жили, словно князья в вотчинах своих. За что честь такая – именитыми людьми зваться?
Степан поклонился, да так низко, как ни перед кем за жизнь свою не кланялся:
– Всегда рады служить, государь, только скажи. И делом, и рублем, и саблей… – Степан поглядел на отсеченную руку и замешкался.
Что-то в голосе его, видно, порадовало государя. Он благосклонно улыбнулся и молвил:
– Господь тебя храни. – И перекрестил. – А что за диво из рукава торчит?
Степан осмелился ближе подойти к государю и показал деревянную руку, выточенную Скобелем так хитроумно, точно сам Иосиф Обручник[50] ему подсоблял.
Любопытствуя, Михаил Федорович велел ему прийти опосля всех степенных бесед, когда палаты опустели. Разглядывал, долго дивился тому, как искусно выточены пальцы, как сгибаются они, ежели другая рука подсобляет.
– Диво какое, – повторял царь, и Степан молился лишь об одном: чтобы государь не спросил, как он потерял правую длань.
Здесь следовало бы о кровопролитном сражении с ворогами или татями… Эх, где ж та сеча? Острый топор ревнивого кузнеца – и постыдный стон прелюбодея.
Но государь спрашивал о другом: о землях сибирских, об инородцах, об агличанах, что рвутся без царева благословения в те земли торговать. Ум царя был ловок и дальновиден, видно, многих он спрашивал, сравнивал и зрил в корень.
С того челобитья ближние к царю люди улыбались Степану, вымеску Максима Яковлевича Строганова, и двери пред ним открывались еще охотней. Москва теперь казалась благосклонной и улыбчивой девицей.
Степан обустроил усадьбу у Фроловских ворот, завел слуг, устраивал обеды, принимал гостей, чаще всего – будущего тестя и Лешку Лошего. Пару раз он удостоился чести быть в Кремле, зван был на святочной седмице к самому Михаилу Борисовичу Шеину[51].
Словом, он притворился гостем Первопрестольной, что с нетерпением ждет свадьбы и подумывает о переезде. Притворился счастливчиком, коего сам царь обещал почтить подарком на свадьбу.
Да игра поперек горла встала.
На самом деле был он за много верст от маетной столицы – там, в солекамских хоромах, с Аксиньей, со своими дочками. И дело не в нежностях да бабских слезах… Просто рядом с ведьмой и хлеб был вкуснее, и ложе мягче, и сон крепче. Отчего? Не ведал. Умела найти ответы на маетные вопросы. Столько лет жил без нее и был доволен всем, а с появлением Аксиньи жизнь наполнилась. Точно чаша – раньше вино краснело на донышке, а теперь лилось через край.
Перпетуя… Дитя. Что с нее взять? Глазками хлопает, косы девичьи, речи глупые. Не наполнить ей чашу Степанову и на треть вершка.
Нельзя уехать, нельзя супротив воли отца идти, хоть и зрелый муж, и серебро в усах скоро мелькнет. Степан свой путь знает, может, поболе отца – отмерена жизни большая часть.
Не переломить через ногу, не направить реку в другую сторону. Дурень, ох дурень… Наворотил та- кого!
Зачем согласился? Лучше черствый кусок хлеба, чем пышный пирог, он с такими обетами поперек горла встанет.
В разгар святочной недели явились гости.
Размещали людей и коней, раскладывали сундуки с добром, кормили, мыли, развлекали, Аксинья отвлеклась от тягостных дум за хлопотами и оживленными беседами.
– Дай обниму, сестрица. Гляди, какой подарок!
Нютка смеялась, с радостью прижимала к себе братца, благодарила за роскошный дар – черненые серьги с самоцветами. Аксинье и Феодорушке тоже привезены были подарки, и родич не угомонился, пока не высказал целый ворох добрых слов и пожеланий.
Иногда хотелось ущипнуть себя за руку. Ужели в хоромах Строганова гостит ее племянник, сын нелюбимой сестрицы, что вернулся в ее жизнь два года назад? Голуба и Хмур тогда помогли стругу, который сел на мель посреди Сухоны: забрали добро и людей, прислали опытных корабельщиков, чтобы залатали дыры. И привезли с собой в Соль Камскую молодого мужика. Тот зашиб ногу во время спасения своего суденышка и нуждался в помощи. При встрече и всплыло: он родич Аксинье.
51
Михаил Борисович Шеин – воевода, знаменитый защитник Смоленской крепости, перебил несчетное количество ляхов и взят был ляхами в плен. После возвращения в Москву был приближенным лицом Михаила Федоровича.