Ежели кто сказал бы ему, наглому, довольному собою купцу, сыну именитого человека Строганова, что он на коленях будет молить плешивого батюшку еловской церкви, шептать исповедь ему, сердце открывать, долго бы хохотал и отправил на уд собачий.
Эх и играет с нами кто-то. На Руси зовут Богом, у басурман – Аллахом, у самоедов, юраков да иных лесных и степных народцев – богом Неба да Земли.
Есть сила, что заставляет вылезти из своей шкуры. Обратиться в полную противоположность и стать перекидышем[73]… А кто-то глядит на тебя да смеется: ишь как я тебе рога обломал да хвост подпалил.
Но не о том говорил сейчас Степан священнику. Озвучил бы ему – был бы еретиком назван да отправился в далекие топи…
– Стою перед тобой словно голый, словно Адам. Много я грехов сотворил. И во блуде жил с Аксиньей Ветер, мужней женкой. И людей убивал, за дело, да все ж…
Степан дышал тяжело, устал, точно с тремя ворогами бился. Глядя в мудрые глаза попа – черт бы его побрал! – все рассказал. Как женку в искушение ввел, как охотился за ней, прелюбодей, как руку потерял. Как устыдился, про голод в Еловой услышав, как решил дочку забрать у ведьмы, как блудил в Великий пост. Не кривил душой, не выдумывал оправданий… Давно не ходил Степан на исповедь, не верил он в это дело. С детства усвоил: ежели кто-то знает твои тайны, может навредить.
И про то рассказал, как стала Аксинья его воздухом. Про сватовство к девке глупой по отцову велению, про стыд и попойки… А поп кивал, перебирал четки, и легкая дымка окутывала Степана, словно шептала: «Прощен».
Долго говорил он с отцом Еводом, много горького услыхал, словно дитенку малому ему простые вещи втолковывал. И по сто поклонов каждый день, и пост блюсти три месяца (иль шесть?) – Степан и не запомнил.
Отец Евод, возрадовавшись, что повел к искуплению великого грешника, рассказал, где святая Церковь спрятала Аксинью, ведьму, блудницу. И оттого Степан готов был расцеловать батюшку, да удержал чувства. Лишь руку его облобызал на прощание.
Еловский староста поймал Степана у ворот, рассказывал про людей, что лишились крова, пытался выпросить милости, да Степан лишь махнул рукой: мол, уйди прочь, и во весь опор ринулся в Соль Камскую. И потоки дождя, что хлынули с внезапно разверзшихся небес, казались ему райской водицей.
А отец Евод в тот вечер долго сидел в церквушке, смотрел в грустные глаза Спасителя, спрашивал совета и вспоминал то, что хотел бы навеки забыть.
Верно ли он сделал, когда рассказал Степану Строганову тайну? Ее доверил ему отец Леонтий – по старой дружбе.
Но слышал крики сестры своей и, прикрывая усталые глаза, вновь переживал страдания, вновь винил себя. Вернуться бы туда, на много лет назад, в Рязань, да сделать все иначе…
Отец Евод
Когда ему было шесть лет, пришло видение – ангел в сияющем облаке протянул руку и сказал: «Отрок, благодать в твоем сердце». С той поры отец прочил среднего сына в священники: не давал в руки топора и тесла, исправно платил местному иерею за обучение. Старшая сестрица Акулина плакала, целовала руки и шептала с умилением: «Ты станешь великим, как Сергий Радонежский».
Учился со всем прилежанием – грамоту одолел за месяц. В семь лет бойко читал Библию и знал двенадцать псалмов. Чтец, дьякон, уже восемнадцати лет он был рукоположен в священники, женился на смирной девице, благодарил Небеса за всякий день, проведенный в трудах праведных.
Наставники прочили ему большое будущее: отец Евод воодушевлял всякого; был кроток, как агнец, когда просили утешения, и яростен, словно лев, когда речь шла о грешниках. Он возрадовался бы и малому приходу, но скоро стал настоятелем одного из крупнейших храмов Рязани, и братья Ляпуновы[74] ходили к нему за советом. Смутой истекала тогда Московская земля, кровь лилась, бесы людям шептали в уши худое…
Сестрица Акулина вышла замуж за человека нищего, но спесивого. Вместе с мужем своим творили худые дела, варили зелья да продавали их тем, кто за Василия Шуйского, за бояр скудоумных[75]. И тем, кто за самозванцев, прости Господи.
Много людишек тогда бегало вокруг их дома точно одержимые. Отец Евод не раз и не два приходил к сестре, требовал сжечь зелья и тайные книги, стыдил мужа ее. Раскатами небесного грома казался его голос, сам кидал горшки с зельем в огонь, они шипели, вспыхивали бесовыми огнями. Сестрица умывалась слезами, целовала руку и крест, раскаивалась…
А скоро он вновь слышал о бесчинствах, творимых в доме зятя. И все, что приключается нам, бывает за злые дела наши и за великие грехи наши[76]. Готовили греховодники зелье для Прокопия Ляпунова, сильного да смелого, коего саблей не одолеть. О том пошел слух по Рязани.