– Скиталась Иулита с людьми своими не год и не два. Да все ж узнали ее в граде Тарсе, схватили и привели в суд.
Нютка скосила глаза на Улиту: та ничего и не слышала. Она ушла в ту внутреннюю горницу, где вечно плела кружева. Священник замолк, потом продолжил, возвысив голос, да без нужды – в трапезной стояла такая тишина, что слышно было, как жужжат шмели в саду.
– И били ее палками, а Иулита претерпевала мучения без единого стона и говорила: «Я христианка и не принесу жертвы бесам». А потом мучили сына ее, сбросили с высокого помоста. Кирик ударился об острые углы и умер, а Иулита восславила Господа, что удостоил Он сына венца мученика.
Нютка словно увидала, как ребенок падает с помоста и тело его превращается в кровь и лохмотья. Казалось ей, что история для праздничного стола непригодна, но собравшиеся слушали пастыря. А после преподнесли имениннице икону, где святые мученики Иулита и Кирик обнимались, воссоединившись навеки.
Вознесли молитвы, Нютка и две молодые служанки все же облились слезами, а потом речь пошла об ином.
– А я жениха Улитке нашей отыскал, – довольно бухнул Митрофан. – Пора, уже засиделась в девках.
За столом замолчали. Представить странную, не от мира сего Улиту женой, хозяйкой, матерью – чудно´. Нютка недавно узнала, той исполнилось девятнадцать лет. Казалась она еще ребенком: пугливая, тихая, лик ясный, взгляд робкий. Нютка и относилась к ней словно к младшей сестрице, а сама оказалась младше на целых четыре года. Смехота.
В девятнадцать лет, да без мужа! Вековуша, непетое волосьё, пустоцвет – в деревне вослед пускали бы обидные прозвища, пели под окном. А здесь, в огромном купеческом доме, Улита жила, словно в ином мире, без подруг, женихов и пересудов.
Нютка глядела на нее, безмолвную, загадочную, далекую от родного дома и семьи. Придется ли Улита по душе сватам и неведомому жениху? Как жить с той, что и слова не молвит, что боится всякого звука? Того Нютка не ведала.
Но слышала от матери, что счастье и на печи найдет. А может, завидует сейчас той, кто скоро обретет мужа? Эх, сейчас и Нютке бы в разгар девичьей поры в шелка наряжаться, гулять по улицам Соли Камской, петь песни и стрелять глазами. А она, словно кружевница Улита, заперта в тесной клети.
Сваты не заставили себя долго ждать.
Перезвон колокольчиков, степенный разговор – скоро к Селезневым пожаловали гости. Служанки быстро накрыли стол: стерлядь, рыбная похлебка, пироги с капустой, свежее варенье из смородины да земляники. Тетка Василиса в лучшем наряде – красная парча и золотое шитье – встречала сватов, ласковым голосом спрашивала о житье-бытье, расхваливала «голубушку, прелестницу да хозяюшку Улиту».
Нютка вместе со служанками стояла у стеночки, разглядывала пирующих, смеялась в ладошку над старым и глухим сватом. А с женихом Улите повезло. Крупный, высокий, под самый потолок, с окладистой бородой взрослого мужика, он без всякого интереса оглядывал трапезную, жевал стерлядь, вытирал пальцы прямо о вышитую маками скатерть и тихо разговаривал о чем-то с Митрофаном.
– Принесите квасу, – велела тетка.
Нюта мигнула девкам: сама принесу, забавляйтесь дальше. Подхватила высокий кувшин – стоял как раз возле жениха, – да неловко. Тяжелая посудина выскользнула из рук да покатилась к краю стола.
– Ой, – не сдержалась Нютка. Как будет кричать жаба-тетка!
Жених поймал кувшин, обхватил ладонью его пузатый, украшенный яркой росписью бок.
– Что ты, девица? Осторожней надо, – сказал он и поглядел на Нютку. А она – нет чтобы опустить глаза! – ответила тем же.
Светловолос, могуч, а не похож на батюшку. Глаза как небо в грозу, бровей не видно на румяном лице, нос кривой, словно кто-то перебил ему. Да только шрам на ее щеке разглядел и не ужаснулся. За то спасибо.
Глядела всего ничего, а о многом успела подумать.
– Сестрица моя, – объяснил Митрофан Нюткину вольность и крик «ой», за который служанку бы нещадно пороли.
Нютка бежала в стряпущую со злополучным кувшином. Коса, обвитая тесьмой, била по спине. Она знала, что вослед глядит сероглазый гость. И пело внутри: не всех пугает отметина на ее щеке.
Улита, обряженная в лучшие шелковые одежды, стояла перед трапезной. Она вцепилась в Нюткину руку: холодные пальцы, словно из ледника вылезла.
– Все у тебя, Улитушка, ладно будет, – повторяла Нютка.
И вспоминала, как сваты приезжали за ней. Скинутое покрывало, испуганные глаза жениха, Илюха с наглыми речами… Все это подернулось туманом, и та печаль казалась теперь Нютке глупой. К матушке бы сейчас прижаться, в синие отцовы глаза поглядеть, Феодорушку приголубить… Черт с ними, с глупыми женихами!