Да вспомнил, что много лет сам судил девок да молодух по одному рожну: мять – не мять.
– Желта кость. А трещины каки глубоки, погляди! Воротит нос немцина от такого товара. Не захочет покупать, – повторял Викентий Пятигуз. И даже мамотовы зубы, казалось, готовы были вцепиться в его глотку.
– Сказывал же тебе: в искусных руках желтое да треснутое обращается в белое и справное, – говорил Степан и сам себе изумлялся. Раньше бы давно сказал все, что думает о пятигузе[95] из Архангельска.
Все ради ведьмы. Будь неладна жизнь…
Сам бы увез зубы следующим летом, да сторговал хорошую цену с глупыми иноземцами. Нет того времени, ни месяца, ни седмицы, ни денька… Срочно продать надобно, чтобы рублишки были на подкупы да подарки.
– Сколько просишь?
– Рубль за две больших гривенки[96]. Немцам продашь с двойным прибытком. – Степан приподнял желтоватый мамотов рог здоровой шуей и деревянной десницей, крякнул: восемь пудов – не шутка.
Тут же подскочил казачок, подхватил тяжесть, заботливый сукин сын, оттеснил Хозяина, точно Степан стал немощным, вместе с положением наследника Строганова потерял и силу.
Белобровый наглец без всякого стеснения постучал по деревянной руке, присвистнул и сказал иным голосом:
– По рукам ударим завтра. Ежели будешь добр… А на ноцлег у тебя устроимся. Не откажешь, друг?
«Серый волк тебе друг», – чуть не молвил Степан, а потом кивнул. Не убудет.
Еремеевна поджимала губы, но вслух говорить не смела. Кто ж будет худое сказывать про хозяина? Да и то, намучился он, сердечный, за последнее время.
Анна Рыжая поглядывала на нее, вздыхала – о чем, обе и так понимали, с самой весны обе служанки, старая да молодая, вели хозяйство в полном согласии.
Анна орудовала ножом, точно решила искромсать все подчистую. Не верила она Строганову, когда тот забрал в дом синеглазую Нютку, не верила, когда пригрел Аксинью и предложил ей место подле себя, не женой, не служанкой, Бог весть кем. Слишком статный, слишком громкоголосый и самоуверенный, он казался Анне Рыжей притворщиком. Да кто ж она такая, чтобы советовать что-то Аксинье, знахарке многомудрой?
Многое с той поры поменялось.
Хозяин относился к дочкам с такой лаской, что сердце стонало – от тоски по своему батюшке, Георгию Зайцу. Хозяин бросил ради знахарки молодую невесту и богатства, о том талдычили казаки. И казался безумным сейчас, пытаясь вызволить Аксинью из монастыря, – а кто ж оттуда вызволит? Невест да жен у Бога не забирают. И какое-то теплое чувство, не в обиду милому мужу, поселилось в ее сердце. Уважала она Хозяина, хоть и был он беспутним. А что ж от мужика ждать?
Сейчас Еремеевна и Анна Рыжая резали хлеб огромными ломтями, наливали квас, раскладывали на блюдах сохатину и белорыбицу. И вздрагивали, заслышав очередной возглас. Хозяин устроил пир.
Белоголовый купец и его люди бесчинствовали. Упившись вина, кидали костями в собак, горланили похабные песни про вдовиц.
– Соцны бабы, – гоготали люди архангелогородца, когда Анна и Маня приносили яства, расставляли ладом на длинном столе и, боясь раскинутых пьяных рук, спешно покидали трапезную.
Анна понесла большое блюдо с окороком, застыла в дверях да поглядела на хозяина. Он развалился на своем стуле, резном, с яшмовыми подлокотниками, равнодушно глядел на гульбище, изредка отхлебывал вина и отвечал что-то белоголовому.
– Это ж срам, – не выдержала Анна, вернувшись в стряпущую, а Еремеевна лишь вздохнула.
Белобрысый что-то говорил, смеялся, показывал большие неровные зубы, ел за троих, пил за четверых, бранился и так надоел Степану, что тот готов был придушить его к полуночи.
Какой бес попутал, какая кикимора сбила с дороги, когда решил он продать мамотову кость архангелогородцу? Отец сказывал, и он накрепко запомнил ту присловицу:
– Богатый ум купит, убогий и свой бы продал, да не берут.
Викентий свой ум утопил.
После пяти чарок вина Степан уже не замечал гостей. Забыл он и про епитимью, наложенную еловским священником. Думал об одном: как вывести на ровную тропу жизнь да не оступиться. Знахарка, заточенная в обители среди черных птиц, глядела на него каждую ночь печальными глазами – он таких и не видал у нее. Радостные, злые, возмущенные, удивленные – за годы, что прожили вместе, видал всякое. А здесь она не ярилась, не звала обманщиком да предателем, просто глядела. А потом сон уводил ее на другой берег.
А на днях пришло письмецо, прокарканное теми черными птицами. Читал: «Отступись от меня», топал ногами, точно несмышленый отрок. Раз за разом перебирал пути-дороженьки.