– Твоя сестра?
– Нет.
– Так, девочка, отойди и не мешай…
Он хотел сказать что-то ещё, но Яра всего на секунду взглянула ему в глаза, и тот мигом закрыл рот и замер, не отрываясь, глядя на маленькую девочку, сидящую рядом. Я догадалась, что он увидел.
Тем временем, Ярослава убрала мужской носовой платок (а именно им оказалась прижатая к лицу Люси тряпка) и прежде, чем её ладошки накрыли Люсино лицо, я разглядела почти чёрный в неярком свете фонарей сочащийся кровью рубец на лбу между бровей подруги, продолжающийся на левой щеке спускающимся вниз рядом с носом алым подтёком. Зрелище, надо сказать, было то ещё. Не для детских нервов точно. В тот момент я, наверное, стала сестрой-близнецом Игоря, по крайней мере, по цвету лица.
Яра долгих секунд пятнадцать сидела не двигаясь, жили только что-то шепчущие губы и чуть подрагивающие от напряжения кончики пальцев. Все вокруг, казалось, тоже замерли, как и само время перестало дышать, больше не подгоняя своим дыханием события. И тут вечность длиною в четверть минуты лопнула так неожиданно, что все вокруг ахнули: Люся вдруг вздрогнула всем телом, застонала и приоткрыла глаза, когда маленькие ладошки склонившейся над ней девочки сжались в кулачки и отодвинулись от её лица. Какое-то время они обе смотрели друг на друга, а потом губы Люси с трудом дрогнули, и мне показалось, что я почти услышала тихое, как падающий снег "спасибо". Яра еле заметно кивнула в ответ.
– Люда!!! Людочка!!! Дочка!!!
Мать Люси бежала через двор в халате и тапочках, судя по всему, в этом одеянии и застало её принесённое известие. Следом за ней едва поспевала моя соседка, та самая, опять же судя по всему, взявшая на себя роль добровольного вестника. Что было следующие минут пять-десять – описывать не имеет смысла. Зачем? Думаю, каждый знает и так, как себя поведёт мать, если ей сообщить, что с её ребёнком случилось что-то настолько страшное, что "кровиночка" лежит без сознания, если не умирает совсем. У меня, по крайней мере, было такое ощущение, что именно это и сказали бедной женщине. В конце концов, Люсю увели домой, и народ стал понемногу расходиться. Играть в этот вечер больше не захотелось никому из детей.
Мы с Ярой тоже потихоньку двинулись домой. Сначала молча. Потом я спросила:
– А что ты всё время шепчешь, когда творишь свои "чудеса"?
– Стихи.
– ?!
– Нет, не простые стихи, – тихо засмеялась Яра, – а… стихи-заклинания, что ли.
– А где ты их берёшь?
– Они приходят сами, когда надо и какие надо.
– То есть ты их сочиняешь?
– Ну, да… – Она немного помедлила и вдруг сказала, глядя себе под ноги: – Хочешь, я и тебя научу сочинять стихи? У тебя получится.
– У меня?
– Угу. Поверь мне. Только слушай своё сердце.
– И я тоже смогу как ты творить чудеса? – с замиранием сердца спросила я, но Яра вдруг рассмеялась, звонко, заливисто, и, чмокнув меня в щёку, как свою сестру, ответила:
– Нет, только писать стихи…
Скорую для Люськи в тот вечер всё таки вызвали. И позже, после проведённого за несколько дней обследования, врач повторно осмотрел девочку, глянул на все снимки и развёл руками, покачав головой.
– Вам несказанно повезло, – сказал он её матери. – Ни сотрясения, ни гематом… Ни-че-го… Если бы не столь яркое свидетельство на её лице, я бы подумал, что Вы меня разыгрываете или приняли случайную шишку за пробитый череп…
Ещё более удивительным было то, что спустя примерно год на лице Люськи не осталось даже шрама от того падения. Постепенно все начали думать, что ей действительно просто повезло, а про Яру никто не вспоминал вообще. Никто, кроме меня и самой Люси, которая после того дня никогда больше не называла Ярославу "чокнутой". И никому не позволяла её так называть.
И лишь один человек, "незнакомый мужчина в хорошем зимнем пальто", наверное, ещё очень долгое время почти каждый вечер выходил на свой балкон и, поднося к губам дрожащую в пальцах сигарету, тихонько шептал "Ведьмочка…", пронзая остановившимся взглядом темноту. Только он никому никогда ничего так и не рассказал. Почему? Спросите у него сами. Я не знаю.
А я действительно начала вскоре писать стихи, которые очень нравились моей маме и всем, кто их читал, кроме меня самой. Мне всегда казалось, что они слишком "сырые". Иногда один стих даже мог шлифоваться годами, взрослея вместе со мной…
Часть 2. Ярослава
– Люсь, а что тогда случилось? Расскажи, а?
– Когда? – Люся глянула на меня, изящным движением стряхивая пепел с сигареты в маленькую стеклянную пепельницу. В который раз я осуждающе вздохнула, а она усмехнулась мне в ответ: – Не начинай, профессия у меня нервная, сама знаешь.