Она вбежала на второй этаж своего дома, потом на третий, встала перед дверью и стала ждать, когда на её звонок кто-нибудь ответит, когда кто-нибудь погладит по щеке и возьмёт из рук папки. Марине сделалось мутно, слёзы схватили дыхание, она беспомощно сморгнула капли. Никого там нет последние пять лет, и никто не поставит чайник и не согреет на батарее тапки. Она попыталась открыть дверь, но ключ никак не входил в замок, а холодные щёки сгорали под льющимися слезами.
Наконец дверь поддалась, Марина вошла в прихожую, села на коврик и уткнулась лицом в руки. Она подумала о том, что к ней всегда пристраиваются какие-то проходимцы. Но Миша совсем не похож на обычно достающегося ей мужчину — его не за что жалеть, а всегда всё начиналось с жалости, с заботы, а потом приходилось любить, любить всем сердцем, до конца, до боли.
Где-то капнула вода, она направилась в ванную за тазом. По потолку кухни расползлось отвратительное жёлтое пятно, краска, словно оспяное лицо, вспучилась, и из-под неё, как гной, сочилась вода. В углу была лужа. Марина начала вытирать пол, а мысли её уносились в прошлое — в Волгоград, к Борису.
…В маленьком городе живут маленькие мужчины. У него была семья, дочь. Жена пила, истерила, дралась. Марина до этого никогда не имела отношений с женатыми мужчинами, но Борис был такой несчастный, неприкаянный. Когда она впервые подарила ему несессер, он даже не знал, что с ним делать. Зато потом очень вжился в хорошую жизнь, покупал дорогие костюмы, ездил на иностранной машине, стал избирателен в пище и уже сам советовал Марине, какую причёску делать и где и от каких марок покупать одежду и аксессуары. Марину это раздражало, она даже пробовала уйти, но как-то душой приросла, старалась не обращать внимания, терпеть. Борис мог вылить суп, если он недосолен, и, обидевшись, не есть дома целую неделю. В общем-то, она совсем не хотела, чтобы он возвращался, просто уязвлённое самолюбие не давало покоя. Марине даже пришлось уволить всех сотрудниц, чтобы не оставлять свидетелей собственного унижения. Держать фасон — очень важно в бизнесе моды. Тогда-то в её жизни и появилась племянница. Марина заботилась о Наташе, учила её шить, прививала хороший вкус, объясняла, как нужно вести себя с мужчинами. Наташа восхищённо глядела на неё и изо всех сил старалась следовать предписаниям…
Марина плюхнула тряпку в таз, поднялась на шестой этаж, позвонила в дверь. Никто не ответил, но ей показалось, что она слышит какие-то звуки.
— Вы меня заливаете! — на всякий случай крикнула она и позвонила ещё раз, но никакого ответа не последовало.
Умывшись, она намазала лицо жирным кремом, легла в кровать — натруженные руки гудели, ноги сводила судорога, нервная дрожь напоминала о многодневной усталости, перешедшей в привычку. Марина зажгла свет, достала пачку сигарет, вставать было лень, поэтому, вытащив из пачки сигареты, она стряхивала пепел в пустую коробку. Её опять настигли воспоминания — впервые она увидела Бориса, когда он, стоя на перроне, провожал жену и восьмилетнюю дочь. Они уезжали на несколько месяцев: не хватало зарплаты, а в деревне под Вологдой, там жили родители жены, было легче прокормить ребёнка — молоко, огород, поросята, всё свежее и парное. Он устремил свои серые глаза на девочку, которую, наверное, любил и которая такими же серыми глазами отвечала ему взаимностью. В тот момент Марине стало больно, она почувствовала жалость к этому человеку в пшеничном пальто с короткими рукавами. Нищета — привычное состояние в средней полосе России.
Через три дня они встретились на улице. Он сидел на скамейке всё в том же пальто и читал газету. Ветер трепал его волосы, чудесные волосы, пахнущие ржаным хлебом и тоской. Она подошла к нему, ей хотелось говорить с этим человеком, он казался своим, долгожданным, ей хотелось накормить его супом, связать шерстяные носки, а потом выйти замуж и нарожать кучу детей, чтобы неповадно было её бросить, уйти к другой. Она посмотрела вверх и загадала, что, если туча не накроет солнце, они будут вместе. Туча, как трусливый пёс, начала скалиться и пятиться назад, оставив солнце в покое. Марина спросила, как пройти к музею живописи. Мужчина взглянул на неё прозрачными глазами и сказал, что не знает. Она улыбнулась, он тоже. Всё началось. Были ночи, когда двое людей так близки и так одиноки. Ей впервые было хорошо, а ведь ей уже двадцать пять лет. Марине нравился его голос, который чуть пришлёпывал буквы, словно сердясь на них, а родинка над правой губой и маленький волосок… разве есть что-то, чего она не помнила и не знала? Она никогда не задумывалась всерьёз, почему её влечёт к этому человеку. Просто это было так естественно — просыпаться рядом с ним, рядом с ним завтракать, рядом с ним работать, всё рядом с ним. И она всегда запрещала себе вспоминать о другой женщине, о маленькой девочке, которая цеплялась за отца такими любящими глазами.