— Спасибо большое. Вы меня очень, очень выручили. Могло случиться короткое замыкание, — тихо выдохнул Вадик, пряча лохматые манжеты от её взгляда.
— Не за что. — И Наташа смутилась за Вадика.
— Наташа, давайте я вам помогу? — Вадик решительно потянулся к стремянке, и капельки пота выступили на его лбу. Девушка, ничего не ответив, схватила лестницу и, придерживая её одной рукой, второй открыла дверь и быстро спрятала капризную балерину. Повисла пауза, но сбивчивый голос Вадика прорезал её, сообщив, что Вадик в Москве недавно, снимает жильё, что своего хозяйства нет, поэтому приходится попрошайничать. — Заходите на чай, у меня есть свежие конфеты, а ещё я печенье испеку, — закончил Вадик с гордостью, и глаза его голодно заблестели.
Наташа кивнула.
— А сейчас вы, наверное, спешите?
Наташа опять кивнула.
— Ну, тогда до скорого?
Они замерли, и их взгляды сделались синими-синими, как крыло африканской бабочки, и запахло ночью — беспокойной, зовущей. Молодые люди не услышали, как снизу кто-то вызвал лифт, и этот кто-то материализовался в Зину, волокущую огромные сумки с продуктами.
Благополучно извлёкши тело из кабинки лифта, Зина посмотрела на парочку и тоже замерла, а синяя африканская бабочка порхала, касаясь тревожным шелестом крыльев… Но подлый целлофановый пакет, не выказывая никакого трепета к романтике момента, возьми да и прорвись, вследствие чего два десятка яиц ухнули на пол. Зина тут же встрепенулась — и ничто не могло успокоить сердце, терзаемое болью утраты отличнейшего продукта.
— Ах вы, пакостники шелудивые! Чего тут встали! Наташка, в театр опоздаешь. Тебя Марина ждёт. Иди отсюда, кому сказала! А ты куда потащился, ты сейчас мне помогать будешь.
Наташа, войдя в лифт, через сетку увидела, как Вадик, вооружившись детским совком и щёткой, стал соскребать яичную скорлупу в ведёрко, а над ним возвышалась мамина фигура, готовая раздавить его своей мощью. Только почему-то в уголках Зининых глаз притаилось веселье, но этого ни Наташа, ни Вадик не заметили. Потом молодому человеку были вымыты руки, на шею повязана салфетка, и его принудили съесть бадью борща с щедрыми кусками мяса.
После непривычного раблезианского варварства Вадик долго лежал в своей каморке, выбрав достойный объект созерцания — потолок, всё остальное было так ветхо и уродливо, что оскорбляло его нежные чувства к Наташе. Вскоре пищевод, тщетно пытающийся побороть куски мяса, начал мучиться изжогой, отчего появились невыносимые мысли, что и эти прекрасные женщины окажутся миражом в его жизни, что они могут исчезнуть от неловкого движения и его опять обступит тишина не сказанных слов, не сорванных поцелуев. От грусти Вадик смачно срыгнул и уснул сытым послеобеденным сном.
Увиденная Наташей и Мариной пьеса была прилично написана, не лишена нравоучительной интонации и иронии. Актёры играли искренно, почти что чутко, текст говорили внятно, так что не приходилось напрягать слух, а иногда даже начинали петь и танцевать. Но особенно радовало их умение носить костюм — как будто для них было абсолютно привычно надеть чулки и парчовые кафтаны, между прочим, отлично сшитые. Так что в конце представления всем хотелось пить шампанское и бить фужеры.
Марина вскочила и начала кричать:
— Браво! Браво! Бис! Ура!
Когда Марина радовалась, она делала это через край, чтобы даже на галёрке поняли, что она целиком и полностью поддерживает молодые таланты. Наташа потянула её вниз, но тщетно. Отпихнув руку, Марина продолжала трепетать в аплодисментах и кричать так громко, что её пришлось вывести из зала и сопроводить в питейное заведение, которое находилось неподалёку от театра.
Бар был решён в новомодном стиле — везде блестящий металл, официантки раскатывают на роликах, балансируя подносами с напитками и едой. От выражения их лиц становилось жутковато — настолько оно было сосредоточенным, сосредоточенным до укора, но из задней двери то и дело выглядывал менеджер, чьё лицо, напротив, поражало своей гадливой услужливостью.
Марина, взвизгнув от счастья, притянула Наташу к себе.
— Ну, что, кнопка, будем пить?
— Виски с колой!
— Фу, а я розовое шампанское и креветки.
— И я тоже.
— А как же виски?
— Ну, не знаю. У тебя всегда вкуснее.
Наташа улыбнулась своим большим лицом, всё у неё большое — руки большие, попа большая, уши тоже большие. Она была очень стеснительной и только в присутствии тёти чувствовала себя хорошо.
— Нет, дорогая моя, красота — это прежде всего воля! Ленивым и слабохарактерным невозможно стать красивыми. Всё зависит не от внешности, а от умения себя подавать. Быть или казаться. Будешь нестись на парусах собственного величия, все и уверуют, что ты та, для которой утром солнце встаёт, а будешь кидаться в ноги… Опять ты вся ссутулилась! Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не надевала эту дурацкую кофту. Я же тебе другую подарила, много других. А ты всё эту дрянь таскаешь! — тараторила подвыпившая Марина.