Подоспели сюда Курочкин и Кащин.
— А травки нет, Трофим Силантьевич? — спросил первый и стал многозначительно перемигиваться с другими.
— Какой еще травки? — нахмурился старик.
— Ну, сам знаешь, покурить? — лукаво продолжал студент.
— Высечь бы тебя, умник, — погрозил кулаком Трофим Силантьевич. — Плеткой.
— Чего, пошутить нельзя? — развел руками тот. — Я за чаем. Пять пачек.
— Курочкину чаю не давать! — крикнул кто-то. — На него не напасешься! Он чифирить будет!
— Я что, больной? — воспротивился тот. — Я пивко предпочитаю. Про запас я!
Но вопрос о чифире тронул Трофим Силантьевича за живое. Всесильный профессор Турчанинов грозил ему в воображении пальцем.
— Иди крапиву лопай и одуванчики нюхай, — бросил Курочкину старый фуражир. — Чифирь — он не для всякого ума годен! Ты и так хлипкий, тебе с чифирю видения будут.
Но пару пачек продал. Пегая лошадь отмахивалась хвостом от мух и трясла головой. Подвода пустела на глазах. Ребята тащили покупки в обеих руках. Теперь только через неделю жди старика.
— А молоко есть? — спросила подоспевшая Юля. — Трофим Силантьевич?
Старик оглядел юную красотку и сразу потеплел глазами. Красавица с нежным лицом, с веселыми зелеными глазами! Да еще просьба ее тронула.
— Молочка хочешь, красна девица?
— Очень, дедушка! — взмолилась та.
— И побольше, — добавил Чуев, встав за ее спиной. — Ей оздоровиться надобно.
— Всем вам после вчерашнего заезда надобно оздоровиться, — со знанием дела рассмеялся старик. — Будет тебе молочко, милая, для тебя припас! — кивнул старик и скоро достал две коробки молока.
Юля цедила молоко и наблюдала, как запоздавшие ребята раскупают последние съестные припасы.
— Ты идешь? — спросил Чуев.
— Иди к нашим, я скоро буду.
— Чего надумала, Белоснежка?
— Да ничего, ты иди, иди.
— Ладно, — ответил тот и ушел.
Юля попутно выглядывала и своего вчерашнего кавалера, но его точно и не было вовсе. Куда он делся? Она вспоминала их нежные объятия, едва скрывала улыбку и, кажется, краснела. Потом Юля обошла повозку, погладила пегую кобылку по щеке. Лошадь посмотрела на нее карими и пронзительно блестящими глазами и добродушно тряхнула головой. Чудо, а не лошадка! Только замученная совсем. Юля вновь обошла телегу и едва лоб в лоб не врезалась в своего ночного друга.
— Ой! — вскрикнула она и, уставившись на молодого человека, засмеялась. — Привет.
— Привет, — кивнул он. — Мне сказали, что тебя здесь видели.
— Не соврали. Ты как, Гоша? Головка бобо?
— Головка бобо. Но я не Гоша. — Молодой человек отрицательно покачал головой.
— Нет?!
— Нет.
Юля заново оглядела его: он был высоким, сухощавым, плечистым. Темно-русым. С открытым лицом, большими голубыми глазами.
— Вот я наклюкалась…
— Точно.
Прижав к груди ополовиненную коробку молока, Юля повинно кивнула:
— Прости, Гарик, ради бога прости.
— И не Гарик я. Вчера раз десять тебе сказал. Не помнишь? — вздохнул он.
— Не-а. А кто ты? Леопольд? — жалостливо улыбнулась Юля.
— Я — Георгий.
— Точно! — Она даже ладонью хлопнула его по груди. А потом саданула легонько себя по лбу. — Георгий! Ну как я могла забыть? Гордое имя. Победоносец. А фамилия?
— Малышев.
— Точно, — кивнула Юля. — Ну, это хорошо, что фамилия не соответствует образу и фактуре. А то было бы чересчур. Молока хочешь? — и она протянула Георгию коробку.
— Нет, я для нас сок купил, — сказал он. — Два литра.
— Да ну? — Юля сделала большие глаза. — Прям для нас?
— Да, апельсиновый. Ты любишь?
— Очень. Позаботился, значит?
— Ага. Первым пришел.
— Спасибо, Георгий. — Ее зеленые лисьи глаза лукаво сверкнули, голос стал тише: — Я кое-что помню из этой ночи…
— Я тоже, кое что, — тихонько признался молодой человек и взял ее за руку.
— У тебя такие сильные объятия…
Он польщенно улыбнулся:
— А ты такая… такая…
— Какая?
— Нежная. Такая, что у меня, — он зашептал, — до сих пор голова кружится. Вот ты какая.
— Спасибо.
А старый фуражир тем временем стал собираться в дорогу и даже сказал вслух: