Впрочем, хватит о скрипке. Лучше обо всем по порядку. Начну с Алисы. Сначала ее толкало на наши встречи простое любопытство, жгучая тяга к непознанному. 0на смотрела на меня настороженно, но постепенно ее шипы тупились, а наши души все больше сближались, подлаживались друг под друга. Время учило сливаться в одно целое… нам хватаю лишь переплести взгляды. Мы попали в цепкие руки могущественной любви, но, боясь утратить привычные элементы свободы, не признавались себе в этом. Особенно консервативной была Алиса, правда я ее не торопил, пусть разберется в себе сама. Даже старался не подглядывать за ее мыслями, не подталкивал в решениях. Правда, сердце стучало в ее такт. Ее боль была моей. Незримая нить всегда связывала нас, и всегда был готов прийти на помощь. Лучше бы обошла стороной такая нужда.
Правда, желания так редко послушны нам. Светлые дни чуть-чуть прорисуются в буднях, как сменяются серой или в зебру полосатой реальностью. Эта ночь нарядилась в самое черное из черных платьев.
… Тревога кошмарным молотом вбила в кровать. Упругий латекс подбросил над простынями. Я проснулся, по-рыбьи хватая воздух, обливаясь потом. Еще не пришел в себя, как новый поток тревоги сжал сердце. Я понял, в чем дело − Алиса!!!
Как был, в трусах и майке, спрыгнул на пол. Я спешил, очень спешил, и боялся за нее. Выскочил из подъезда, глотнул ночного морозца, собрал волю в кулак и выплеснул приказ: − «Не убивать! Убивать опасно! Не убивать!»
− Эй, Пузо, − подчинился в далекой, Алисиной, квартире грабитель, − Мокрое дело нам ни к чему… Не режь девку.
− Зачем свидетель? − не согласился Пузо.
Раньше никогда не приходилось отдавать мысленно приказы. Механика их понятна, но не проверена, и я спешил. Спешил, как никогда в жизни. Свежий снег ритмично хрустел под голыми пятками. Вьюга вздымала снежные хлопья и упруго хлестала ими открытое тело, въедалась морозной ватой в волосы. Белое месиво таяло на коже лица, рук, ног, впитывалось в майку, трусы и замерзало ледяной корочкой.
Мерзко. Мерзко продрогшему до костей телу. Мерзко Душе. Тревога скребла и скребла, но чувствовалось, что она жива. Очень трудно на бегу сосредоточиться и ловился только Алисин страх, жуть, сжимавшая любящее сердце. И еще необузданная радость озверевших подонков.
«Не убивать! Успокойтесь! Не убивать!» − крутил во всю мощь испорченную пластинку. И, наверное, крутил не зря. Пьяные психи сдерживались, пока не начали заметать следы острым ножом. Алисина жизнь цеплялась лишь за тонкий волосок. И он был важнее всего на свете.
Жизнь, нож, волосок… Все сплелось в ужасном хороводе, но, как мог, пытался управлять драмой. Они пришли за скрипкой. Зачем деревяшку превратил в волшебный инструмент?!
«Требуйте денег, золото! Оно, должно быть!» − дергал скотов за «веревочки».
И они искали… искали и мучили Алису, но она жила.
Отвратительно, гадко скребет тревога. Серебряная ниточка в руках. Не выпущу ее.
«Держись, родная!»
Сейчас как никогда жаждал могущества старого мага. Как проклинал прежнюю лень в учебе и бежал. Бежал во всю прыть заиндевевших ног, надрывающегося сердца, сипевших и хрипевших легких. Бежал, как мог… Быстрее, чем мог. А ее дом так медленно приближался.
Хруп, хруп, хруп − вдавливалось в снег время. Отвратительно, до тошноты, стучало в висках. Хруп, хруп… Как быстро стучит, несется в галопе время. Ах, какие короткие шаги! Остановись, не лети, бешеное! Но оно неумолимо, и я рву стужей легкие, режу о лед уже бесчувственные ступни, обрастаю корочкой льда, снега и решительности. Тело мерзнет, а корочка крепнет, превращаясь в броню бойца.
Ветер выл в проводах, раскачивал мертвенно-бледные фонари осветительных столбов. Ночные, завьюженные улицы вымерли. Ни пешеходов, ни машин. Даже бездомные собаки попрятались от непогоды. Последние следы давно замело. Только мои окоченевшие пятки четко впечатывались в пушистую белизну холодного ковра. Усталые ноги нарушили девственность сугроба за последним поворотом.
Окна Алисиного этажа одиноко светились в уснувшем доме. Город спал, но на третьем этаже кипели страсти. Тени метались в поисках воображаемых сокровищ. Там страдал самый близкий человек, и только я удерживал тонкую нить его жизни.