В безжалостно выдранную каверну в планете хлынул океан, заливая оголенную магму. Огонь и вода смешались, яростно клокоча и окутывая еще недавно спокойную планету бешеной стихией смерчей, молний, землетрясений… все покрывала тьмой одна, без просветов, туча.
Ктана не волновали катаклизмы на раненной им планете, его не беспокоило, устоит ли там жизнь под напором разъяренных стихий.
Ктан следил, как выдранный кусок планеты постепенно преобразуется в шар, как обломки мантии тонут в морской пучине, а вокруг этого шара-океана клубятся облака.
«Возможно, в воде сохранилась жизнь, а она может пригодиться», — предположил Ктан и включил светильник-обогреватель над своим сокровищем, дабы не вымерзли организмы и растения вдали от звезд.
«Мне будут завидовать все Ктаны!» — мечтал ворюга. Но подсознательно он понимал, что Ктан Ктану Ктан, что любой Ктан уничтожит его или похитит сокровище, либо встречный соплеменник сам будет растерзан похитителем воды и атмосферы.
Ктаны, наверное, первые разумные существа, в незапамятные времена уничтожили в войнах свою планету-прародительницу и последние сотни миллионов лет вылавливали друг друга по Галактике и уничтожали. Больше всего Ктаны ненавидели соперников, а противником Ктану мог быть только Ктан. Так неисчислимый народ почти бессмертных Ктанов вымер. Осталось злобного отребья не больше сотни и они, затерянные друг от друга в межзвездном пространстве, стали забывать об опасном родстве, но появилась новая угроза — люди. Люди, эти отвратительные гуманоиды, первые и единственные кто стал оспаривать права Ктанов в космосе.
«Как бы не напороться на полицию», — беспокоился Ктан и включил ускорители на полную мощь. Генераторы так гудели, что кораблик трясся, и казалось, вот-вот развалится.
Работа двигателей в запредельном режиме действительно могла разрушить двигатели, генераторы, а то и все судно, но Ктан считал: Кто не рискует, тому не чешут пятки.
Огромная в сто километров капля медленно-медленно разгонялась.
«Может сбросить часть массы?» — пришла малодушная мысль, но жадность мигом ее удушила.
Ктан прикинул расстояние до ближайшей полицейской заставы, и получилось, что он успеет прилично разогнаться, что примитивные корабли гуманоидов навряд ли его перехватят.
Глава 3
Стряпчий огласил все пороки Антона. И когда подсудимый услышал все обвинения, то у него потемнело в глазах.
«Засудят под крышку! — панически рассуждал он. — Съедят живьем! Если сварят, то тоже не велика радость! Вот уж действительно нет ничего горче болтливого языка! Зачем молол все, что влетало в глупую голову!?»
А обвиняли Антона не только в порочных словах о соли. Антон не всегда пользовался рецептами Кулинарии, чем оскорблял Заветы Кока; не кланялся колпаку и поварешке; сомневался в святости шеф-повара, особенно после того, как у того пригорела каша; он грешил, грешил, грешил…
— Чего требует обвинение? — спросил шеф-повар.
Стряпчий умело выдержал паузу. Островитяне сдерживали дыхание, боясь не услышать обвинительное заключение. Все звуки умерли, Мир остановился, по крайней мере, Антону чудилось, что все вокруг него застыло, словно рыба в желе.
— Дабы осознать никчемный вкус греха и не повторять его необходимо всем жителям Кухни, каждому по кусочку, съесть грешника!
Своды камбуза затряслись от истерики народа. Одни радовались, другие в неосознанном страхе выли и рыдали, а кто просто ничего не понимал. Ведь еще ни разу человек не ел человечины.
— Живьем!!! — разошелся не на шутку стряпчий. — Кулинария рекомендует познать все… и сладость и горечь. Вот и познаем самое горькое и противное — грех дабы не повторить ошибки.
Антону чудилось, что желе растаяло, рыба ожила и, клацая зубастой пастью, визжит: Съем! Съем! Съем! Камбуз завертелся каруселью, превратился в мельтешение звуков и образов, стал исчезать. Антон потерял сознание и больше не слышал ни народа, ни стряпчего, ни ужасного приговора коллегии поваров и дегустаторов. Услышь приговор, и он бы умер от ужаса.
Глава 4
Антон пришел в себя от ритмичных шлепков по щекам. Ему стало стыдно: словно барышня потерял сознание. Нет! Больше никогда он не проявит слабости. Но когда представил, что для этого «никогда» уже не осталось времени, то на глаза невольно накатили слезы, они оторвались от ресниц и поплыли двумя сверкающими каплями.