— Самоуверенность.
— Что?
— Самоуверенность, — толстяк остановился посреди кабинета, глядя на нее своими мутными немного раскосыми глазами, — Так зовут самого опасного из демонов, погубившего тысячи твоих сестер. Это очень старый демон, ведьма, древний как само время, но все мы под ним ходим. Он могущественнее всех демонов Ада вместе взятых, могущественнее Белиала, Белета, Столаса и Гаапа, могущественнее семидесяти двух меньших владык и всего сонма тварей, что шныряют у них под ногами. Он искушает самых стойких из нас, обольщает самых дисциплинированных, подзуживает самых рассудительных. От него нет спасения, нет амулетов, нет защиты, потому что каждая кроха победы, что мы добываем трудом многолетних усилий на этом поприще, лишь подпитывает его силы, заставляя расти внутри нас, набирать власть. Рано или поздно он, вызревая внутри нас, становится достаточно могущественным, чтобы погубить своего хозяина…
— Ты будешь болтать или работать? — резко спросила Барбаросса, — Потому что то, что я услышала от тебя, пока что не стоит и крейцера!
Если этому болтуну и суждено носить княжеский титул, то разве что князя вшей. Достаточно ей и того, что пришлось выслушивать лекции безумного вельзера, если еще и этот примется испытывать ее терпение…
Хозяин вздохнул.
— Чертовы кофейные саксонцы[20], - пробормотал он, возводя глаза к потолку, — Все нетерпеливые, будто черти с обожженными хвостами. Иногда я удивляюсь, отчего адские владыки еще не сожрали вас всех, точно горсть конфет… Садись!
Барбаросса неохотно опустилась на стул, выбрав самый надежный. Благодарение плотным шерстяным бриджам, ее заднице не досталось заноз, но спинка самым неприятным образом врезалась между лопаток.
— Я еще раз спрошу — где? Где ты подцепила своего беспокойного жильца?
В одном прелестном доме в Верхнем Миттельштадте, подумала Барбаросса, ерзая на стуле, на Репейниковой улице. Я просто шла мимо, а дверь была открыта, и мне показалось, что пламя в камине вот-вот выскочит наружу, вот я и…
Брось, Барби, не истощай свое и без того скудное воображение. Каким изобретательным ни было бы твое вранье, этому опустившемуся толстяку в обносках наверняка решительно все равно, где ты обзавелась компаньоном. Хоть бы и на мусорной куче, сношаясь с последним обитателем Круппельзона…
— А что, есть разница? — грубовато спросила она.
— Само собой, есть, — пробормотал хозяин, распахивая какой-то сундук, больше напоминающий полусгнивший гроб, пролежавший до черта лет в земле, — И немалая. Каждая рыба тянется к той воде, где ей приятнее и привычнее. Сом любит стоячую, илистую, карп — где почище, посветлее… Ровно таким же образом обстоит и у демонических тварей, представь себе. Проще всего, конечно, с трактирным сбродом…
— Трактирным?..
— Демоническая публика, что обжилась в трактирах, — спокойно пояснил тот, — Обычно они резвятся по углам, забавляясь тем, что плюют посетителям в вино, опрокидывают солонки, насылают жажду… Мелкие шкодливые духи, которым не сидится в адских чертогах. Публика шаловливая, дерзкая, но не очень опасная, им бы больше пошалить, покуражиться. Но могут и в горло проскочить, если расшалятся. С кусочком ветчины ли, с маслиной…Как всадник на коне. У них это даже за удаль считается. А человеку-то что, он челюстями клацнет и не заметит, ему это что тебе маковое зерно проглотить. Ну а потом, конечно, начинается. Изжога, несварение, колики… Тут уж каждый бесенок на свой лад старается. Чтоб самому развлечься и других перещеголять. Целая свора таких проказников заседала когда-то в трактире «Баранья голова», что на дороге из Хайерсдорфа в Ремзе. Сделалась тамошней знаменитостью, ее даже прозвали Zabnbrecher aus Zwickauu — «Зубодеры[21] из Цвиккау».
— Почему «зубодеры»? — машинально спросила Барбаросса.
— Они крали у посетителей зубы, — спокойно пояснил хозяин, — Да так ловко, что те обычно и не замечали, пока не дойдут до десерта. Ну и ловко же у них это получалось — раз! раз! — как семечки из подсолнуха. А внутрь они попадали на кноделях[22]. Забирались в дырки в тесте, да так и проскакивали внутрь, точно в дорожной карете. А там уже и за дело принимались. Свистнуть не успеешь, как ни одного зуба во рту не останется. Иногда они, шутки ради, вместо зубов цукаты втыкали, тоже забавно выходило…
— Зачем им зубы?
— Да ни за чем! — отозвался демонолог с некоторой досадой, — Что конфетные фантики для ребятни. Они их потом в пиво зазевавшимся кучерам бросали, проказники этакие…
Смешно, подумала Барбаросса, ощупывая языком зияющие провалы между собственными зубами, но, сдается мне, монсеньор Цинтанаккар обучил бы этих шутников куда более забавным трюкам…
— Да-с, такими они были, «Зубодеры из Цвиккау». Шутники, но безобидные. Впрочем, если бывали не в духе, могли и чего серьезнее учудить. Кишки узлом завязать, например. Или превратить твою печенку в живую жабу. Одного барышника прямо за десертом удар хватил, да такой, что он как подкошенный на стол рухнул, глаза вылетели что пробки, а из глазниц жидкость белая мозговая потекла. Паника, понятно, в трактире знатная поднялась… Потом, правда, оказалось, что никакие это не мозги, а миндальное бламанже. То ли шуточка вышла из-под контроля, то ли едок этот чересчур часто корил повара, разгневав постоянных посетителей…
— И никто не мог с ними совладать? — недоверчиво уточнила Барбаросса.
— Никто и не пытался. Зачем? Те, кто был в курсе про их проделки, просто не заказывал кнодели в «Бараньей голове». А кто не знал, тот публику за свой счет развлекал. Даже состязание такое было между молодыми удальцами из Хайерсдорфа и Ремзе — кто сможет в «Бараньей голове» отобедать и зубов не лишиться. Правда, долго проказничать «Зубодерам» не довелось, в семьдесят восьмом прикрыли их лавочку…
— Ты, что ль, прикрыл?
Самозваный демонолог усмехнулся, звеня сундуком, в который залез едва не на половину.
— Мне-то зачем? Эти баловники давали мне пятнадцать гульденов месячного дохода. Нет, прикрыл его господин Мюллер, лейпцигский бургомистр[23]. Как-то по весне вздумал он на юг со свитой двинуться, ну и остановился на свою беду в «Бараньей голове». Видно, не знал, какие шутники там столоваются. Известно, большие господа слухам уши не отворяют, брезгуют… Вот тут-то господин Мюллер и попался. Точнее, не он, а его секретарь. Прежде чем кто-то успел рот открыть, цапнул он кнодель со сливовым повидлом да половину сразу и откусил. Под вечер меня к этому секретарю вызвали — захворал он и там же, в «Бараньей голове», слег. Демоны, что до секретарского мяса дорвались, прямо какую-то вакханалию устроили. Ох и крутило его — будто сорок лихорадок одновременно беднягу терзали… Представь себе, восемнадцать шутников его изнутри грызло, восемнадцать бестий. Только поздновато меня вызвали… К тому моменту «Зубодеры из Цвиккау» вставили ему в потроха, верно, всю свою недельную добычу — зубов триста или около того. Инкрустировали в кости, в легкие, в позвоночник, да так ловко, будто те там и росли. Неважная шуточка, словом, получилась. Секретарь, полупарализованный и ослепший, получил от господина Мюллера почетную отставку и пенсию триста гульденов в год, а «Баранья голова» — порцию масла и пару факелов. Люди бургомистра спалили ее до основания, в головешки, а на головешках испекли хозяина — с розмарином, тмином и лавровым листом. Тоже вроде как пошутили. С тех пор «Зубодеров из Цвиккау» в наших краях не видали. Может, домой вернулись, наигравшись, а может, все еще чудят — иногда с севера как будто бы доходят до меня слухи о подобных случаях…
— Полная херь, — процедила Барбаросса.