Холопка положила четверых, приказчика и трех слуг. Она била не так, как полагается бить, орудуя топором, продольными ударами сверху вниз. Она била в лицо. Ее адский владыка, должно быть, проникнувшись ее невзгодами, наделил ее в эту минуту силой голема, потому что удары эти были страшны и смертоносны, не оставляя раненых. Добычей Холопки стала горсть медных грошей, но настоящую награду она обрела позже.
На следующий день броккенбургские газеты изошлись криком, проклиная неизвестного убийцу. Кто-то вспомнил Жеводанского зверя — какого-то вольного демона, который хозяйничал во Франции двести лет назад, прокусывая головы юным девицам и пастухам. Никчемное развлечение, до которого никогда бы не опустился настоящий владыка, скорее всего, шалости кого-то из мелких отродий. Но газеты с удовольствием вспомнили позабытое имя и трепали его на всех углах еще неделелю.
Холопка стала Жеводой. Она сама нарекла себя этим именем, дав возможность любой суке в Броккенбурге оспорить его. Но никто не оспорил. У взрослых девочек свои хлопоты, младшие и без того заняты работой. Впервые ощутив на губах вкус победы, Жевода быстро обрубила все цепи, которые прежде удерживали ее здравомыслие. Вкус свободы здорово пьянит голову, неудивительно, что Жевода, узнавшая его лишь на третий год обучения, принялась хлестать ее стаканами, точно вино.
Черт возьми, за последние полгода Жевода, должно быть, успела славно погулять. Наверняка о ее похождениях была хорошо осведомлена Бригелла, «Камарилья Проклятых» коллекционировала грязные слухи точно изысканные украшения, но — Барбаросса ухмыльнулась, продираясь сквозь толпу — крошка Бри сделалась в последнее время куда менее разговорчивой, чем обычно.
Никаких других воспоминаний о Жеводе она больше выудить не могла. Пару раз они мимоходом встречались — Барбаросса смутно помнила ее коротко стриженные пегие патлы и крупные лошадиные зубы — но не при тех обстоятельствах, когда девочки откладывают вязание и берут в руки ножи. Они никогда не сцеплялись между собой, но в этом и нет ничего удивительного, Броккенбург — чертовски большой город. К тому же, долгое время они и обитали порознь, в двух обособленных его фракциях. Жевода-Холопка прозябала под полом, заодно с крысами, а сестрица Барби, вытянув счастливый билет, устремилась наверх…
Ковен, который сколотила себе в скором времени Жевода, и ковеном-то не мог считаться. Скорее, пестрой бандой не нашедших себе места в жизни шлюх. Не держащаяся традиций, плевать хотевшая на все соглашения и правила, Жевода и ее крошки вели жизнь не ведьм, но разнузданных древнегерманских варваров. Устраивали налеты на лавки в Унтерштадте — хотя бы в этом благоразумие им не изменило — тащили из плохо запертых сундуков добро, не гнушались и древнего ремесла ночных разбойниц. Несколько раз били витрины в Эйзенкрейсе, чтобы стащить понравившиеся цацки и чудом улепетывали от стражи. Сборище сук, которым нечего терять. Отряд обезумевших ландскнехтов, лишившийся и нанимателя и командира. Стая демонесс, одержимая желанием пировать, пока не закончилась ночь.
Две недели назад где-то в Нижнем Миттельштадте они нашли старенький аутоваген с возницей, удавили его и целую ночь напролет колесили по городу, распевая песни и хлеща вино, чтобы на рассвете сжечь его дотла. Барбаросса слышала об этом от Саркомы, но позабыла, а сейчас этот кусочек воспоминания вернулся на нужное место.
Еще за неделю до этого они разгромили трактир «Три с половиной свиньи». Не потому, что им нужна была выручка, просто перепились и погавкались с посетителями. Хозяин с проломленной головой, трое или четверо покалеченных. Об этом, посмеиваясь, поведала сестрам Холера, вернувшись из ночных странствий, но сестрица Барби была слишком занята, чтобы удержать в памяти этот бессмысленный кусочек информации, зашвырнула прочь, как кусок угля, даже не предполагая, что в самом скором времени судьба сведет ее саму с «Сестрами Агонии».
Черт возьми, если эти суки собирались выдерживать прежний темп, самое позднее в январе они должны были взять штурмом ратушу городского магистрата, чтобы перебить там всю мебель, вздернуть господина Тоттерфиша в петле, вышвырнуть на мостовую чинуш и предаться беспорядочному свальному греху, стреляя из пистолетов в воздух.
Такие ковены никогда не живут долго. Лишившиеся узды, пошедшие вразнос, плюющие на трехсотлетние правила, рано или поздно они, сами того не заметив, не пересекают невидимой границы, начертанной на трехсолетней брусчастке пульсирующими, не каждому видимыми, линиями.
Рано или поздно этих заигравшихся сук просто сожрут. Может, решив в пьяном угаре разгромить очередной трактир, они вломятся на территорию ковена, который решит не давать им спуску. Может, вслепую размахивая ножами, обидят какую-нибудь девочку, у которой есть могущественный покровитель. В конце концов, суки из Старшего Круга в любой момент, устав от их выходок, могут просто сообща кивнуть— и наутро единственным напоминанием об их существовании останутся запятнанные кровью клочки одежды, застрявшие в щелях между камнями.
Но пока эти суки существуют — а пока существуют, они смертельно опасны.
Барбаросса попыталась припомнить, кто еще значится под флагом «Сестер Агонии», но выудила из памяти лишь несколько имен.
Резекция. Неприятное имя и неприятная сука, к которому оно привязано. Сухая, жилистая, тощая, прирожденная фехтовальщица. Она и впрямь неплохо махалась, только предпочитала не рапиру, а чертов «кошкодер» — оружие, лишенное всякой элегантности, почти примитивное, но чудовищно эффективное на узких улочках. Барбаросса никогда не скрещивала с ней оружие, но однажды наблюдала, как та работает — и была немало впечатлена.
Резекция не искала элегантности в бою, не двигалась по «магическому кругу», как учат фехтбуки тонкой испанской науки дестрезы — все ее удары отличались краткостью, которая граничила со скупостью, а еще взрывной яростью и темпераментом бешенного вепря.
Пока ее противница становилась ангард, поднимая рапиру и прикидывая, из какой позиции делать нижний кварт, Резекция обрушилась на нее, точно ураган на воткнутую в мокрую землю ветку. Первым же ударом она обрушила свой кацбальгер на ее запястья, перерубив их, точно сухие ветки, вторым рубанула по ключицам, перешибая их, третьим загнала короткое лезвие прямо в подгрудье, так резко, что ее противница не успела даже вскрикнуть, из ее рта вырвался лишь короткий и страстный, будто на любовном ложе, выдох, а вместе с ним вырвалась прочь и душа.
Техника была не безукоризненна, Барбаросса машинально подметила пару моментов, на которых, пожалуй, могла бы подловить крошку Резекцию, окажись они в драке. Но будь она проклята, если сама искала этой драки. Годом раньше, на втором круге, она, пожалуй, не отказала бы себе в удовольствии попробовать на зуб эту малышку — просто из интереса, как пробуют приглянувшуюся конфету или яблоко. Черт, в прежние времена она охотно пробовала свои силы на всем, что попадалось под руку — злое адское пламя, опалявшее ее душу, постоянно требовало пищи — и она неплохо научилась подкармливать его — как отец подкармливал свои пышущие жаром угольные ямы, жадно пожирающее все, что в них попадет…
Имея подобные навыки, любая сука в Броккенбурге без труда найдет ковен себе по душе — многие ковены ценят хороших рубак, а не танцорок с рапирой, только и умеющих отклячивать зад, ходить на цыпочках да изъясняться на итальянский манер — «дритто», «баллестр», «стокатта»… Но только не Резекция. Обладающая тяжелым нелюдимым нравом, делавшим ее похожей на акулу, презирающая все на свете, эта сука даже в Аду потребовала бы себе отдельный котел. Неудивительно, что она так и осталась одиночкой. Но, видно, Жевода сумела найти нужные слова, растопившие ее сердце. Или просто пообещала дать ей возможность пускать в ход свой чертов «кошкодер» почаще…
Катаракта. На самом деле никакой катаракты у нее нет, эта сука просто одноглазая. Она рассказывает всем, что потеряла глаз на дуэли, но это полная херня — она потеряла глаз потому, что сильно любила спорить и как-то раз чересчур увлеклась. Поставила свой глаз на кон против двух гульденов, забившись с какой-то сукой в трактире на счет того, в каком чине состоит принятый на адскую службу Георг фон Дерфлингер. И проиграла. По условиям пари она должна была собственноручно преподнести выигрыш победительнице, использовав для этого одну только десертную ложку. К чести Катаракты, условие пари она выполнила. Кричала два часа, рыдала от боли — но выполнила. Глаз, обвязанный шелковой ленточкой, был передан из рук в руки. Такая история может испортить характер даже самой добродетельной суке, Катаракта же и до того, говорят, не отличалась добрым нравом. Скорее можно надеяться на то, что архивладыка Белиал увлечется игрой в кегли, чем в то, что компания «Сестер Агонии» улучшила ее характер хоть на дюйм.