Выгоревшие комнаты были пусты и безлюдны, пламя оставило после себя слишком мало, чтобы остатками его пиршества могли бы заинтересоваться выискивающие поживу гарпии или прочие городские падальщики. Остывшая зола — не самая питательная пища…
Фальконетта и здесь шла уверенно, строго выдерживая направление, даром что не озаботилась ни лампой, ни хотя бы свечным огарком. То ли видела в темноте, то ли заучила путь наизусть. Впрочем, Барбаросса и сама могла различить в густом полумраке контуры дверных проемов и стен — лопнувшие от жара окна пропускали внутрь толику света и, пусть свет этот был зыбким и размытым светом броккенбургских сумерек, его было достаточно, чтобы хоть немного ориентироваться в пространстве.
Глаза неохотно свыклись с этой работой, им приходилось различать сорок оттенков серого цвета, но хотя бы уши блаженствовали. Должно быть, огонь пощадил выгравированные на перекрытиях чары, изолировавшие звуки амфитеатра, потому что здесь, над танцевальной залой, Барбаросса почти не слышала того чудовищного грохота, который сотрясал амфитеатр и который господин Мельхиор именовал музыкой, только легкую вибрацию пола под ногами.
Даже самый дотошный императорский демонолог на службе короны, будь у него хоть два зачарованных стеклянных глаза в глазницах, не смог бы разобрать, через какие комнаты они идут и что здесь располагалось до пожара. Большие и малые, просторные и тесные, они не сохранили ровно ничего от своей былой обстановки. Может, здесь в самом деле располагались склады с декорациями и всяким хламом, может, изысканные альковы на дрезденский манер, где забавлялись заезжие миннезингеры — если так, огонь сожрал шелк и бархат с тем же аппетитом, с каким он сожрал дерево и медь. Переступая порог одной из комнат, которая могла бы сойти хоть за зимний сад, хоть за просторный чулан, Барбаросса споткнулась о кучку скрипнувшего под ногами хлама и обнаружила человеческий остов — ворох сухих как порох костей и съежившийся череп, равнодушно глядящий на нее снизу вверх.
Кем бы ни был этот несчастный, им пировал не только огонь. Это сделалось ясно, едва только осыпался пепел, обнажая всю груду. Кости были завязаны узлами, и не простыми, а весьма замысловатыми, точно над ними упражнялось трудолюбивое существо, осваивающее сложную науку плетения морских узлов, но не располагающее для этого никакими материалами кроме человеческого тела. Барбаросса ощутила изжогу — скрип пепла под их с Фальконеттой ногами враз сделался куда более зловещим.
— Какого хера? — пробормотала она тихо, — Что за чертовщина тут случилась?
Она не думала, что Фальконетта обернется. Идущая с грацией заводной балерины, не глядящая по сторонам, она выглядела так, будто не обернется даже если у нее над ухом пальнуть из мушкета. Но по какой-то причине все-таки обернулась. Резко, точно ее голову на ходу оттянули невидимые пружины.
— Шрагемюзик, — ответила она своим обычным бесцветным голосом. Серая как пепел, она была почти невидима, если бы не глаза, горящие в полумраке тусклым, едва видимым, светом, — Здесь случился шрагемюзик.
Барбаросса не сразу сообразила, а когда сообразила — ощутила себя так, точно кто-то бросил ей за ворот дублета гроздь извивающихся ядовитых сколопендр.
Шрагемюзик. Неправильная музыка.
Архивладыка Белиал, хозяин германских земель и верховный сюзерен всея Европы, был рачительным хозяином, строго взыскивающим причитающиеся ему подати и налоги, безжалостно вершащим суд над своими подданными и способный уничтожить любого, дерзнувшего ему не подчиниться, будь то адский владыка или простой смертный. Однако, будучи существом тысячекратно более сложно устроенным, чем человек, архивладыка Белиал имел странные взгляды на правосудие — слишком странные, чтобы их могли понять все судьи в мире, собери их чья-то воля воедино.
За некоторые ошибки, которые могли бы показаться незначительными, архивладыка Белиал карал безжалостно и решительно, так, словно от этого зависела устойчивость его трона в адских безднах. На другие же, вполне серьезные, заслуживающие наказания, смотрел сквозь пальцы, будто и не замечал вовсе. Может, ему попросту было недосуг отвлекаться на них, когда его внимания требовали куда более важные вещи. Может — такие предположения тоже звучали, но очень тихо — логика архивладык, закаленная миллионами лет жизни в адских глубинах, где законы мироздания не существуют или меняются по сорок раз за мгновенье, непостижима в принципе, а разум их устроен совсем не на человеческий манер.
Граф Кюне, один из богатейших людей Германии, в один прекрасный день был превращен в гигантскую саранчу с сапфировыми глазами — только за то, что, выплачивая подать, по какой-то ошибке или недосмотру недоплатил один талер и три крейцера. В то же время какой-то безвестный прусский сапожник, явившийся в ратушу вольного города Кёпеника и назвавшийся хауптманом фон Мальцаном, полномочным эмиссаром Адского Престола, умудрился запугать весь магистрат, арестовать бургомистра, обчистить дочиста его казну и смыться — при том не понес за это никакого наказания.
Никто не знал, чем руководствуется архивладыка Белиал, верша свой суд. Знали только, что есть вещи, которые он не одобряет — и от этих вещей надо держаться так далеко, как от бочки пороха с тлеющим фитилем.
Архивладыка Белиал по какой-то причине не выносил павлинов — эти птицы были объявлены опасными и истреблены во всех его владениях с такой безжалостностью, с которой не истребляли даже бунтовщиков и заговорщиков. Архивладыка Белиал не любил левшей — многим детям, заподозренным в этом грехе, родители предпочитали отрубать левую руку вовсе, чтоб не гневили адского властителя. Архивладыка Белиал не терпел савойскую капусту — вся земля, которая когда-либо засаживалась капустой, была превращена в скотомогильники или нарочно заболочена, чтобы на ней уже ничего не могло вырасти.
Никто не знал, какую опасность несет савойская капуста. Возможно, на счет капусты это было ошибкой или ошибочным трактованием его воли — эмиссары архивладыки, доносившие его волю до смертных, могли где-то ошибиться или что-то спутать, но на счет шрагемюзик, «неправильной музыки» никакой ошибки быть не могло — она подлежала выжиганию каленым железом.
Под эту категорию попадала вся музыка, созданная на востоке, в землях, лежащих в подчинении его извечного соперника, архивладыки Гаапа. Неважно, на каких инструментах она исполнялась, была это скорбная вокальная кантата с берегов ядовитой реки Волги или неказистый любовный миннезанг, родившийся в предгорье Оралтовой горы, внутри которой заперты сонмы кровожадных демонов. Всякая музыка, рожденная на землях Гаапа, была «шрагемюзик».
Императорские демонологи без устали разъясняли, что «шрагемюзик» — вовсе не невинная забава. Что голос архизлодея Гаапа, вплетенный в музыку благодаря хитроумно замаскированным кусочкам чар, проникает в сознание слушателя, подчиняя его себе, точно чары Хейсткрафта, превращая добрых бюргеров в кровожадных безумцев, пыряющих друг друга ножами на улице, а здравомыслящих крестьян — в ополоумевших чудовищ, питающихся человеческим мясом и сношающим скот. Что губительно воздействует на плод в животе беременных женщин, отчего города наводняются уродцами. Что отупляет человеческое сознание, разрушая его и исподволь подчиняя превращая в звериное.
Изнывая как-то раз в ожидании Котейшества, Барбаросса от скуки прочла обрывок газеты, который выудила из своего башмака. Никчемное занятие, но все лучше, чем тягать сопли, маясь бездельем. Статья называлась «Пихельштайнер из синей гарпии» и рассказывала о коварстве и разлагающей сути «шрагемюзик», которую многие увлеченные учебой суки осмеливаются не только слушать, но и передавать друг дружке. Статья была паршивая, со многими непонятными Барбароссе словами, к тому же она так и не поняла, что за херь — синяя гарпия и на кой черт надо готовить из нее пихельштайнер — варево выйдет такое, что убьет быка наповал одним только запахом. Но страсти там были описаны такие, после которых даже ноющее от голода брюхо на какое-то время заткнулось. Про студенток, которых приятельницы подсаживали на «шрагемюзик» или которые начинали тайком ее слушать из озорства и любопытства, а потом, повредясь рассудком, выкалывали себе нахер глаза или бросались под едущий аутоваген. Про страшные вещи, которые происходили с их телами — такие страшные, что ужаснулись бы даже обитатели Круппельзона, бывшие когда-то людьми. Про… Не дочитав, Барбаросса скомкала газету и запихнула в банку к Мухоглоту, остаток времени наблюдая за тем, как он, вереща от ярости, пытается его сожрать.