Барбаросса ощутила легкое жжение на лице — так всегда бывало, когда она улыбалась.
Изящная задумка. Не такая филигранная, как некоторые планы «Ордена Анжель де ля Барт» — те оперируют куда как более тонкими материями — но чертовски небесталанная…
— Ты улыбаешься, Барби? — Жевода с интересом взглянула на нее, остановившись в шаге от Барбароссы, — Это хорошо.
Ее широко расставленные глаза светились, точно она сама хлебнула перед танцами добрый стакан сомы. Но это было не опьянение. Это была злая радость.
— Да? Почему же?
— Проще будет сплевывать кровь.
Она не успела заметить сигнала, но сигнал конечно же был, потому что все набросились на нее одновременно. Но первой была Жевода. Пусть она не была полноправным вожаком этой драной стаи, но, верно, ощущала себя в ней первой сукой. И, черт возьми, возможно, по праву…
Первый удар Барбаросса смягчила, приняв на плечо — Жевода невольно выдала его движением локтя, видно, очень уж спешила. Но уже второй был нанесен как надо — за правым ухом полыхнуло так, что земля заскрежетала под ногами, а мир вокруг подернулся недобрым зеленоватым светом. Барбаросса устояла на ногах и даже ответила пинком в живот, но запоздалым и слабым. А мигом позже уже вынуждена была прикрывать голову руками, чтобы не превратиться в воющий от боли кусок мяса.
Во имя всех драных шлюх! В Шабаше она не раз участвовала в такого рода развлечениях. Это было славно. Его называли «катцентанзе» — кошачьи танцы. Для таких танцев не требуется музыка, не требуются изысканные наряды и ритуалы, всего лишь три-четыре озлобленных суки, которые не прочь немного развлечься за чужой счет — и еще одна сука, которой суждено стать главной звездой вечера.
Мы делали это в дортуарии, вспомнила Барбаросса, пятясь под градом ударов, тщетно пытаясь прикрыть лицо предплечьями. Не реже трех-четырех раз в неделю. Это был наш маленький праздник — праздник озлобленных сук, которые могут выплеснуть свою ярость лишь сбившись в стаю. И мы выплескивали. Заманивали суку, которая нам не нравилась, под каким-то предлогом в общий дортуарий, улучив момент, когда там нет старших сестер. И начиналось веселье. Обычно кто-то набрасывал удавку ей на шею, а остальные принимались охаживать до поры спрятанными дубинками или крушить ребра сапогами. Черт, я и забыла, как это весело. И как это больно…
В большой драке никто не чертит «магического круга Тибо», как в дестрезе, никто не передвигается с откляченным задом, делая изящные танцевальные па. В такие моменты все науки, сложные и простые, отступают прочь, выпуская то, что содержится в каждой душе, обыкновенно стыдливо укрытое где-то в подполе или далеком шкафу — звериную, воющую, слепую ярость. Именно в такие минуты человек становится ближе всего к Аду, а не в минуты штудий древних фолиантов или участия в изощренных ритуалах.
О, как давно ей не приходилось участвовать в таких забавах!..
Тля скользнула у нее под локтем — отчаянно прыткая сука — и впилась зубами в предплечье. Хватка у нее была как у мелкого демона, Барбаросса взвыла, но сумела пнуть ее ногой в бедро и отшвырнуть от себя. Чтобы мгновением позже получить от Жеводы короткий прямой в грудь и самой отшатнуться прочь, поскуливая от боли.
Кошачьи танцы. Так девочки развлекаются перед сном в своих спальнях, пытаясь выяснить, которая из них больше достойна уважения и любви. Возможно, где-то для этого используют вышивания или прочие забавы, но у Броккенбурга издавна свой взгляд на то, как должно воспитывать ведьм…
Катаракта бросилась ей в ноги, надеясь повалить на пол, где вся стая смогла бы ее подмять, разорвав в клочья. Барбаросса почти наугад саданула башмаком и удивительно удачно попала — тяжелый каблук врезался Катаракте в лицо, разорвав ей щеку, заставив покатиться по полу, отчаянно воя.
Барбаросса ощутила короткий прилив сил, заставивший ее издать короткий торжествующий рык.
Вот так, сука!
Эта игра для больших девочек, а не для слабосильных пиздолизок, которые вечером покорно плетутся в чужие койки, а утром, всхлипывая, тащатся на занятия, стараясь не встречаться ни с кем взглядом. Сейчас сестрица Барби покажет тебе, как танцевали этот танец у них!..
Резекция набросилась на нее справа. Гибкая, хлесткая, как разбойничий кистень, она была чертовски опасна даже без своего хваленого кацбальгера в руках. Молотила руками с такой силой, что Барбароссе показалось, будто она оказалась под градом булыжников. Ах ты ж сука, сколько страсти в этой никчемной дылде… Жаль, она не может расходовать эту страсть в постели!.. Барбаросса резко крутанулась вокруг оси, но не для того, чтобы разорвать расстояние, напротив, чтобы оказаться ближе. Резекция на миг замешкалась — ее кулаки были сильны, но не сумели быстро переключиться на новую для них дистанцию — а секундой спустя утробно взвыла, получив коленом в промежность и побледнев еще больше обычного.
У нас это называлось «плие[1]», подумала Барбаросса, отталкивая ее ногой, на следующие три дня можешь забыть о любовных приключениях или использовать для них те отверстия, которые прежде не рассматривала…
Это была не драка. Одна против пятерых, в замкнутой комнате — не тот расклад, который можно назвать дракой. Барбаросса медленно отступала, прикрывая голову руками, крутясь во все стороны, точно юла, отчаянно пинаясь, работая локтями и пытаясь уберечься от самых сильных ударов. Иногда ей удавалось контратаковать — и застигнутые врасплох суки откатывались, извергая злые вопли или тяжело дыша. Пару раз ей даже удалось достать Жеводу — в живот и в грудь — но та оказалась так крепка, что не отступила, лишь коротко рыкнула.
Дрянь. Пусть они еще не были сыгранной стаей, умеющей работать сообща, но, без сомнения, успели немного сработаться и атаковали слаженно, как полагается хорошо выдрессированной боевой партии. Стоило ей насесть на какую-нибудь суку, как прочие мгновенно выдвигались вперед, пытаясь зайти ей за спину и ловко прикрывая друг друга. Сыгрались, бляди… Чертовски неплохо сыгрались…
Кошачьи танцы никогда не длятся долго. Барбаросса почувствовала, что выдыхается. Легкие уже казались набитыми ядовитой ватой, мышцы горели огнем, в голове стучал паровой молот, с каждым ударом вгоняя в мозг свинцовые сваи. Кто-то успел крепко заехать ей по уху — мир, подрагивая, плыл, мешая ей удерживать равновесие, и плыл все сильнее и круче, норовя завалиться.
Барбаросса билась отчаянно, ощущая в груди пожирающий мясо адский огонь.
Живее, суки! Тяните свои пизденки сюда — чтобы сестра Барбаросса показала вам, как это делается у «батальерок»! Сейчас мы с вами устроим настоящие кошачьи танцульки!
Ах, дьявол!
Сюда! Все вместе! Ну!
Есть шанс, твердил инстинкт самосохранения, пока другой, не менее древний, оскалившийся бешенным псом, заставлял ее раз за разом бросаться в бессмысленные контратаки. Крошечный, но есть. Если ты пробьешься к двери, если собьешь с ног Жеводу и Резекцию, может быть…
Она успела еще раз садануть Резекцию в живот, успела крутануться, отшвыривая визжащую Катаракту, норовящую впиться когтями ей в лицо, успела укусить за пальцы Тлю, ощутив во рту восхитительный солоновато-сладкий привкус чужой крови, успела сделать очередной шаг, прикрываясь плечом на отходе, как учила Каррион…
А потом сбоку вдруг возникла Эритема. Сутулая, со свисающими на лицо волосами, скособоченная, хромающая, она походила на вытащенную из реки древнюю корягу, облепленную скользким черным илом. Она и была тяжела и тверда, как коряга. Немощные на вид тощие руки оказались наделены пугающей силой и, кроме того, совершенно не чувствительны к боли. Не обращая внимания на удары, они впились в дублет Барбароссы и потянули ее вниз, нарушив равновесие, заставив сбиться с шага и потерять дыхание.