Она и ударила. Как учила Каррион, уперевшись спиной в пол, представив все тело распрямляющейся тугой пружиной…
Жевода присела, сделав пол-оборота, прикрывая коленями пах. Эта девочка прожила в Броккенбурге три года и тоже хорошо знала многие уличные фокусы. Ошиблась она только в одном. Не сообразила, куда нанесен удар. Нога Барбароссы врезалась в ее ладони, державшие кошель, заставив ее вскрикнуть и выпустить в воздух горсть кувыркающихся в воздухе маленьких обрубков — ее, сестрицы Барби, ампутированных пальцев.
У Барбароссы не было времени попрощаться с ними.
— Eyðimerkurgeirfugl! — выкрикнула она, не заботясь о том, что слова демонического языка, высказанные без надлежащего почтения и в спешке, могут разорвать ей глотку, — Ég gef þér frelsi!
[1] Плие — танцевальное движение в балете, означающее сгибание одной или обеих ног, приседание.
[2] Здесь: примерно 2,8 кг.
[3] Мюзет — распространенный в XVII–XVIII веках французский вариает волынки.
[4] Оублиетт (фр. Oubliette) — средневековая тюрьма в форме колодца, оборудовавшаяся обычно в замках для осужденных на смерть или пожизненное заточение.
[5] Файгеваффе (нем. feige Waffe) — «Трусливое оружие».
[6] Здесь: примерно 19 км.
[7] Елизавета Гессен-Кассельская (1596–1625) — немецкая принцесса, герцогиня Макленбургская, поэтесса и переводчица.
[8] «Князь Пюклер» (нем. Fürst-Pückler-eis) — традиционного для Германии сорта мороженого, получившего название в честь князя Германа Людвига Генриха фон Пюклер-Мускау
[9] Генриетта Гендель-Шютц (1772–1849) — немецкая и саксонская театральная актрисса, выступавшая в балетных спектаклях и пантомиме.
[10] «Песнь Саксонии-Анхальт», написанная в 1950-м и ставшая региональным гимном в 1991-м году, начинается со слов «Эта песня проникает во все горящие сердца».
[11] Ганс Иоахим фон Зитен (1699–1786) — кавалерийский генерал Прусской армии, известный дуэлянт, принявший участие в 74-х поединках.
[12] Маринус ванд дер Люббе (1909–1934) — нидерландский коммунист, обвиненный в поджоге Рейхстага в 1933-м году.
[13] Гельбвурст (нем. Gelbwurst) — «Желтая колбаса». Распространенный в Саксонии, Тюрингии и Баварии сорт вареной колбасы из нежирной свиной грудинки.
[14] Цитглогге — средневековая башня в Берне (Швейцария), внутри которой размещены сложные астрономические часы.
[15] «Дукаты речного золота» (нем. Fluβgolddukat) — чеканились в Германии из добываемого в реках золота с 1673-го года. Аббревиатура «EX. A. RH» на реверсе означала «Ex auro Rhenano» — «Из золота Рейна».
Глава 16
Не было ни оглушительного взрыва, как она ожидала, ни крика, леденящего кровь в жилах. Что-то негромко громыхнуло — точно кто-то споткнулся о железную цепь на полу. Что-то затрещало — едва слышно. Что-то заскрипело по углам, заставив «Сестер Агонии» недоуменно озираться. А потом…
Жевода вдруг протяжно взвыла — точно чертова жеводанская тварь, пронзенная навылет пулей из ружья Шастеля. Она взмахнула зажатым в руке бандолетом, но совсем не так, как обычно взмахивают оружием, чтобы изготовить его к бою. Скорее, как человек, которому в руку впилась мертвой хваткой какое-то мелкое зубастое отродье.
«Лжец! Будь готов! Будет чертовски жарко и немного труханет. Сейчас я схвачу тебя в охапку и… Лжец?..»
Гомункул по-прежнему плавал в своей банке, вялый и покорный, как разварившаяся фасолина. Сморщенное лицо было по-прежнему пустым, но в этот раз пустота была особенного, неприятного свойства. Словно пустая скорлупа, подумала Барбаросса. Выхолощенная оболочка. Разлагающийся остов…
Сдох? Отрубился?
Дьявол. Высвобожденный из плена чар демон мог выплеснуть в эфир до пизды магического излучения, способного порядком подпалить тонкую ауру гомункула. Дьявол, об этом-то она совсем и не подумала. Как и о многих других вещах. Разве что только о пути отхода.
— Жев? — Катаракта опомнилась первой, вскочила на ноги. Ее единственный глаз расширился, не то от ужаса, не то от удивления, — Что за хрень? Эта твоя штука… Брось ее!
Жевода и сама выглядела удивленной, глядя на бандолет, сжатый ее собственной рукой. Он подрагивал, но совсем не так, как дрожит оружие, которому передалась дрожь хозяина.
Скорее, как стиснутое пальцами огромное насекомое.
Негромко затрещало дерево, тонко запели выворачивающиеся заклепки, крепившие неказистое цевье к стволу. Пистолет выглядел так, будто оказался под невидимым прессом, только этот пресс не сминал его, а словно пытался вывернуть наизнанку. Что-то протяжно и отчаянно захрустело в механизме, а тусклый металлический ствол стал быстро наливаться зловещим жаром.
Жевода пыталась разжать хватку — Барбаросса видела, как напрягаются ее пальцы, впившиеся в рукоять — пыталась, но не могла. Плоть и оружие словно вплавились друг в друга, сделавшись единым целым.
— Брось! — крикнула Тля, — Брось эту штуку нахрен!
— Я… Я не могу, — Жевода выглядела растерянной и это мгновенье сполна вознаградило Барбароссу за все те неприятные вещи, которые происходили с ней в последнее время, — Оно… Кажется, оно…
Ее ладонь лопнула ровно посередине с тем сухим звуком, с которым обычно лопается неумело натянутая на диван обивка, уступая давлению изнутри. Но вместо пружины из нее вырвались короткие зазубренные отростки из дерева и стали, напоминающие не то стремительно отрастающие корни, не то крошечные, судорожно скребущие когти, впивающиеся в податливую плоть.
— Блядь! — Жевода выпучила глаза, забыв, кажется, даже про боль, а боли сейчас должно было быть чертовски много, — Ах ты блядь! Блядь!.. Сука, блядь!
Изгибающиеся и ворочающиеся корни стремительно прорастали сквозь ее ладонь, заставляя тонкие кости лопаться с негромким треском, точно сухие ветки под каблуком, выворачивая и скручивая суставы, вплавляя плоть в рукоять бандолета. И, верно, процесс этот был небезболезненным, потому что Жевода заткнулась, одними губами глотая воздух.
Тля подскочила к ней первой, беззвучно выхватив из-за ремня керамбит. Маленькое кривое лезвие, похожее на коготь гарпии, способно было вспороть живот одним коротким движением даже сквозь толстый кожаный колет, но сейчас оно дрожало в ее руке, как грубый нож в руке школярки. Видно, она и сама не знала, что делать, не то попытаться отрезать эту чертову штуку от руки Жеводы, не то полоснуть по ней, но…
Никто не знает, по какому принципу Ад распоряжается своими сокровищами. Иногда он вознаграждает молодых сук за прыть и сообразительность, иногда, напротив, жестоко карает. Кажется, Тля не относилась к числу везунчиков.
Бандолет, выпрастовывающий из себя все новые и новые корни-когти, вдруг стремительно дернулся, разворачиваясь в ее сторону. Это выглядело так, будто Жевода направила его своей рукой, но Барбаросса видела, что это не так — та сама сейчас едва держалась на ногах. Оружие в ее трескающейся и лопающейся руке жило своей жизнью, волоча ее за собой, точно тряпичную куклу.
— Тля! Нет!
Ствол, судорожно дергающийся, вдруг уставился Тле точно между глаз. И подарил ей половину секунды, которой той хватило только лишь для того, чтобы несколько раз моргнуть, прежде чем вырвавшееся из ствола пламя тугим сгустком ударило ей в лицо, отшвыривая прочь в облаке тлеющих волос, гари и копоти.
Тля врезалась в стену и шлепнулась на пол. Ее лицо превратилось в обугленную маску с пустыми, выеденными огнем, глазницами, щедро инкрустированную ее собственными же железными зубами. Тугие локоны шипели на плечах, источая дым — точно кто-то кинул факел в змеиное гнездо, оплавленный керамбит шлепнулся ей на грудь…
Встать, приказала себе Барбаросса. Встать, ты, никчемная дрянь. Если он не взялся за тебя сразу же, то не потому, что ты очаровала его своей красотой, сестрица Барби, а потому, что у него пока и так хватает еды. Но очень скоро он с ней покончит, и тогда…
Кацбальгер Резекции выполз из ножен с сухим шелестом — зловещий звук, от которого даже у опытной суки похолодели бы поджилки.
— Нет! — крикнула Жевода отчаянно, — Рез, нет!
Никчемные крысы. Они могли бы разбежаться при первых признаках опасности. Они и привыкли это делать, только потому и прожили так долго. Но чертова Фалько, кажется, немало сил положила на то, чтобы превратить их в стаю, заставить держаться друг за друга. Но далеко не всякая стая, возомнившая себя ковеном, стоит чего-то в деле.