— Эти полгода были самым тяжелым периодом в моей жизни. Компания там подобралась изысканная, это верно, там можно было встретить гомункулов со всей Саксонии, даже из далекого Троссина, где варят превосходное ежевичное варенье, и проклятого всеми владыками Эберсбаха, где с неба вместо дождя до сих пор льет раскаленная смола, а ведьмам выкалывают глаза при рождении. Но вот на счет поболтать… Едва ли там собралось самое приятное общество.
— Чего так?
Лжец скривился, отчего его полукукольное личико на миг превратилось в жутковатую щербатую маску.
— Ты, наверно, заметила, что большая часть моих собратьев не отличается великим умом. Мозг некоторых не получил должного развития или же не успел сформироваться, другие попросту не нашли ему применения, вынужденные годами без всякого дела сидеть в своей стеклянной тюрьме. Любое оружие, с которым не упражняется владелец, делается мертвым грузом. Мышца, которая не знает нагрузки, атрофируется. Неудивительно, что многие мои товарищи по заточению были не разумнее заспиртованных грибов.
Это верно, подумала Барбаросса, живо вспомнив крошку Мухоглота. Небось на одного, свободно шпарящего на нескольких языках херувимчика приходится по дюжине никчемных искалеченных особей, которые способны разве что мычать да корчить рожи. Среди них и свое собственное имя, пожалуй, помнит не каждый.
— Премилое общество, верно, было у вас там.
— О, у нас подобралась славная компания, — Лжец усмехнулся, скосив глаза, — В самый раз чтобы раскинуть картишки и посидеть над ними с трубочкой. Тип слева от меня звался красивым греческим именем Аутофаг. Это не было его настоящим именем, так его прозвали мы, чтобы хоть как-то называть. Другого имени у него не было, а может, он его не помнил. Его прошлым хозяином был богатый купец из Лунценау, торговец хлопком и льном. Счастливчик. Для гомункула служба на этом поприще обыкновенно представляет прекрасную перспективу, даже если он не очень умен, в этой работе больше ценится прилежание и старательность. Знай составляй себе рескрипции, веди учет векселям, подсчитывай пеню… На такой работе можно кататься точно сыр в масле до конца жизни. Но Аутофагу не свезло — знать, не те кости выкинул архивладыка Белиал, определяя его судьбу…
— Да ну? Подавился золотым гульденом, который хозяин по рассеянности уронил в его банку?
Лжец покачал головой.
— Его погубила купеческая служанка. Молодая сука, думавшая больше о своих трахарях с постоялого двора, чем о добре своего хозяина. Прибирая кабинет, она убрала колбу Аутофага в дальний угол кладовой. Наверно, приняла сослепу за банку соленых огурцов, случайно оставленную на столе. Там он и стоял следующие три года — в темном углу, в вечной тишине и темноте, заваленный всяким хламом, забытый всеми, никчемный — бессильный разум, запертый в пустоте. Обнаружили его случайно, когда делали по весне уборку. Но к тому моменту толку от него уже не было — несчастный Аутофаг, проведший три года в абсолютной пустоте, не смог бы сложить два и два. Он потерял все навыки, которыми владел, даже навык членораздельной речи. Только мелко дрожал и непрерывно работал зубами, бесконечно что-то пережевывая… Знаешь, что он ел все эти годы?
— Иди нахер, — буркнула Барбаросса, чувствуя неприятный зуд в пальцах, которыми раскладывала на полу рыбьи кости, — И думать не хочу.
Лжец ухмыльнулся, но не так, как прежде. В его темных болотистых глазах не мелькнуло злой искры. Может, впервые за все недолгое время их знакомства.
— Он пристрастился к каннибализму, наш бедный Аутофаг. А чем еще ему было заняться в своей банке, запертому наедине с вечностью? Когда его достали, он уже начисто обглодал обе свои руки и принялся за ногу. Эта привычка стала сильнее него. Собственно, все его существо, обглоданное безумием, к тому моменту только из одной этой привычки и состояло. Днем он еще мог сдерживаться, тем более, что мы мешали ему предаваться этому пагубному занятию, но ночью… — Лжец поморщился, — Черт. Даже сейчас, стоит мне остаться на минуту в комнате без горящей свечи, как мне кажется, будто я слышу скрип. Размеренный скрип его зубов, медленно перетирающих что-то мягкое, податливое…
Рыбья кость в пальцах Барбароссы предательски хрустнула, но, хвала всем владыкам, не сломалась.
— Чтоб тебя крысы сожрали, Лжец!
Гомункул печально улыбнулся. Забавно, раньше она и не замечала, что его улыбки отличаются друг от друга, слишком уж мало плоти на крошечных костях.
— Три минуты, — спокойно отозвался он, — Другого моего соседа звали Доктор Лебервурст[18]. По иронии судьбы, он тоже порядком пострадал — и тоже по милости своего хозяина. Думаешь, его хозяин был херов садист, любящий истязать крохотное существо? Как бы не так! Его хозяин, к слову, практикующий врач, души в нем не чаял и заботился лучше, чем иные о своих домашних питомцах. Еженедельно менял питательный раствор в его банке, смазывал язвы на его теле, разве что в масле не купал. Одним прекрасным днем он вытащил крошку Лебервурста из банки и положил на расстеленную на столе салфетку — собирался, кажется, обработать ему сыпь на пояснице. О благодетель! Как тут не поверить в то, что большая часть в мире учиняется не величайшими грехами, а величайшими добродетелями, последствия которых мы склонны не замечать, — Лжец скорбно покачал головой, — Уверен, его хозяин не замышлял ничего дурного. Может, даже от всей души желал ему добра. Но потянувшись за какой-то склянкой, оказался так неуклюж, что случайно уронил на своего маленького ассистента стоящую на другой полке книгу. Это был «Vonn dem Bad Pfeffers in Oberschwytz gelegen» Парацельса. Тебе должен быть знаком этот труд, его проходят в университете. На твоей каменной голове он оставил бы разве что шишку, но для существа с телосложением новорожденного мышонка это совсем другая сила. Беднягу раздавило всмятку, так, что он сделался похож на плохо сваренное яйцо. Другой на месте его хозяина, погоревав, вышвырнул бы горемыку в огород, чтобы там его сожрали муравьи. Но доктор, видно, был совестлив по натуре, а может, от природы имел деловую хватку. Он отнес своего раздавленного помощника обратно в лавку, в которой его покупал, и, представь себе, даже смог вернуть назад два талера из его стоимости. Доктор Лебервурст был моим соседом целых три месяца. Мудрый малый. Мы частенько болтали с ним на разные темы, хотя, по правде сказать, говорить приходилось в основном мне — то бульканье, которое он из извергал из отверстия, что мы считали ртом, было весьма непросто понять…
— Сука… — выдохнула Барбаросса, — Хозяину той лавки стоило бы не продавать вас, а показывать зрителям, мог бы брать по грошу за вход. Херова кунсткамера…
Лжец склонил голову в карикатурном подобии поклона. Будто принимал аплодисменты.
— О, это были еще не самые примечательные образчики из нашего общества, уж поверь мне. Через две банки от меня располагалась Железная Маркиза. Вот уж при виде кого ты точно промочила бы портки, Барби. По правде сказать, от рождения она имела признаки сильного пола, хоть и скудные, так что ей полагалось бы быть Маркизом, но… Судьба — суровая стерва. Его хозяйкой оказалась прелестная шестилетняя девочка из знатного рода оберов. Должно быть, гомункула ей купили в качестве игрушки, совсем позабыв сказать, что мы хрупки и совсем не предназначены для игры. Несколько дней она развлекалась с ним, как с куклой, одевая в сшитые из шелковых обрезков платьица, а потом… Должно быть, она отвлеклась всего на минутку, ты же знаешь, как непоседливы дети. Этой минутки вполне хватило их домашней кошке, чтобы добраться до забавной зверушки, которая впервые оказалась не под защитой стеклянной банки. И тоже поиграться с нею — на свой манер.
— Охерительно рада за него, — рыкнула Барбаросса, — За него — и за всю вашу блядскую компанию уродцев. А теперь, если не возражаешь…
— Она знатно его потрепала, но самое большое испытание ждало его впереди. Обнаружив своего любимца растерзанным, точно воробей, добросердечная девочка залилась слезами. А может, просто представляла себе взбучку, которую зададут ей родители, обнаружив случившееся. Она не придумала ничего лучше, чем попытаться вернуть ему первозданный вид, скрепив при помощи сапожных гвоздиков, кнопок и проволоки. Дети — простодушные существа. Она в самом деле верила, что никто этого не заметит. Черт! В нем было столько железа, что он стал весить втрое больше прежнего, а уж выглядел…