Из них с Котейшеством в самом деле вышел отличный союз. Не жесткая сцепка, на которой суки волокут друг друга, зачастую в разные стороны, не стальная цепь, сковывающая, точно кандалы, не липкая паутина, основанная на страхе — союз, равноправное партнерство, такое же органичное и естественное, как союз телеги и колеса или наковальни и молота. Может, именно потому, что они дополняли одна другую, не пытаясь перекрыть, перещеголять или перетянуть. Именно так и устроены все самые крепкие союзы на свете.
Старый добрый Брокк быстро душит одиночек.
Ободранные до мяса школярки, выскочившие из той мясорубки, что именуется Шабашем, не способные завести богатых покровителей и не имеющие шансов обрести ковен, частенько сбиваются в небольшие стайки или промышляют парочками — так легче найти защиту или добыть пропитание. Иногда такие партнерства существуют всего несколько недель, быстро изживая себя, иногда длятся месяцами, но срок их жизни редко превышает год. Год в Броккенбурге — это целая вечность.
Неглерия и Гумоза, открывшие родство душ через взаимную тягу к дармовой выпивке и хорошей драке, держались друг друга почти полгода. И хорошо держались. Вдвоем могли навести больше шума, чем какой-нибудь «дикий» ковен, иной раз в четыре руки такой бой закатывали, что на следующий день в университете исписанные ножами и подволакивающие ноги суки встречались чаще, чем шлюхи в Гугенотском Квартале. Прошли вместе огонь, воду, медные трубы и бесчисленное множество смертельно опасных ловушек, которыми старина Брокк охотно устилал им путь. А потом внезапно расплевались — из-за жалкого талера, который к тому же и оказался фальшивым. Чуть не перегрызли друг другу горлянки, так разошлись. С тех пор стараются даже не сталкиваться на улице, знают, что не смогут сдержать ножей в ножнах…
Поганку и Мэггот сблизила не любовь к нанесению увечий, а зуд между ног. Обе с первого дня в Броккенбурге прыгали из койки в койку так часто, будто каждая из них вознамерилась собрать самую полную в Броккенбурге коллекцию мандавошек. Однако при этом страсть, которой они так неистово отдавались, ничуть не мешала им постоять за себе — обе отлично орудовали ножами, а Мэггот, кроме того, всегда таскала с собой миниатюрный пистоль с парой серебряных пуль. Эти с самого начала слились как две голодные пиявки. Ходили везде исключительно в обнимку, не разделяясь ни на шаг, ревностно оберегая друг друга даже от посторонних взглядов. Барбаросса хорошо помнила эту парочку — в свое время пришлось с ними схлестнуться, когда они обидели отправленную на рынок Шустру, отняв у нее деньги — опасные как парочка ядовитых змей, в драке они так же естественно дополняли друг друга, как и в постели. Этот союз, пусть и спаянный похотью, мог просуществовать несколько лет, тем более, что их страсти не была известна усталость, но развалился по досадной случайности. В один прекрасный день Поганка притащила в их логово бронзовую штуку размером с пестик для маслобойки, которую она купила у случайного продавца в Руммельтауне. Эта штука здорово походила на хер — неудивительно, что Поганка не смогла пройти мимо. Старый, густо исписанный сигилами, он ощутимо фонил адскими чарами, но был столь древним, что прочитать их не представлялось возможным — да Поганка с Мэггот никогда и не были записными умницами.
Разумеется, они испытали эту штуку в постели. Они испытывали много разных штук — все штуки, до которых могли дотянуться и которые обещали хоть сколько-нибудь разнообразить их игрища. Но эта штука, на которую упали их горящие от возбуждения взгляды, не была лингамом, как они вообразили. Это был старый двухсотлетний армейский фальшфейер. Миниатюрная ракетница, внутри которой был заключен крохотный, но горящий, как адская искра, демон.
Их союз распался в ту же ночь, да и не мог не распасться. Мэггот, которой выпал жребий первой испытывать эту штуку, разорвало на куски, разбросав по всему дому, а Поганка повредилась в уме, превратившись с того дня в безвольную подергивающуюся сомнамбулу.
Псина и Гульня посадили друг дружку на ножи, выясняя, чей род древнее, даром что обе были безродными шлюхами, Нома и Рохля, нализавшись спорыньи до умопомрачения, попытались разорвать в подворотне одну из «воронесс» — и сами там полегли, разорванные, Сольпуга и Швея разругались вдрызг за доской для «триктрака»…
Брокк мастер создавать союзы, объединяя подчас самых непохожих друг на друга сук, но с той же легкостью он их и разрушает, превращая вчерашних компаньонок и наперсниц в смертельных врагов.
Нельзя основывать союз на силе — лишенная направления, любая сила рано или поздно обернется против себя самой. Нельзя основывать союз на симпатии или похоти — любая алхимическая реакция непредсказуема, особенно если засыпать в котел непроверенные реагенты. Нельзя основывать союз на одном только расчете — в сложной паутине лжи каждая сука, мнящая себя самой хитрой, имеет шанс перехитрить саму себя.
Их с Котейшеством союз был устроен совсем иначе.
Тогда, два года назад, они не заключали договора, не протыкали пальцев черной иглой, смешивая кровь, ни в чем друг другу не клялись. Просто так вышло, что с какого-то момента они обнаружили, что жизнь словно склеила их друг с другом, причем так хитро, что они и сами не смогли сообразить, как это вышло.
Котейшество подтаскивала ее по магическим наукам, терпеливо подсказывая, разжевывая объясняя и втолковывая суть в ее никчемную темную голову. Взамен она взяла Котейшество под свое покровительство, обеспечив ей защиту в дортуарах Шабаша. Это тоже удалось не сразу. Ей пришлось вздуть до черта сук-первогодок, а иногда и сук постарше, чтобы объяснить им — эта тщедушная девчонка с глазами странного цвета отныне не находится под их юрисдикцией.
Непростая была работенка. Что уж там — адская.
Шабаш всегда набит хищницами самых разных сортов. Примитивными и просто устроенными, как Гусыня, чьи тяжелые кулаки наверняка использовались на отцовской мельнице вместо жерновов. Выносливыми и опасными, как Вульва или Грыжа. Смертельно опасными, как Драйкана. Встречались и хищницы особого рода, вроде Кольеры, одна только ухмылочка которой даже сейчас, спустя полтора года, вызывала у Барбароссы жгучую боль в желудке и спазм в машинально сжимающихся кулаках.
Черт, ей пришлось тогда поработать. Не раз, не два, много раз.
К тому моменту она провела в Шабаше полгода и, пусть считалась школяркой, успела внушить своими кулаками изрядное уважение к своей персоне. Мало того, кое-какую славу, которую приходилось время от времени приходилось подновлять свежей кровью, как лавочники подновляют масляной краской свои вывески. Но приняв под свое покровительство Котейшество, она бросила вызов многим голодным сукам, которые сами положили на нее глаз или просто были не против поживиться свежим мясцом.
Следующие три месяца она, кажется, дралась чаще, чем за всю свою предыдущую четырнадцатилетнюю жизнь, зарабатывая для них с Котейшеством право на самостоятельное существование. И это были жестокие драки. Но всякий раз, когда она доползала до койки, ухмыляясь окровавленным ртом и оставляя на полу багряные потеки, ее встречал взгляд глаз цвета гречишного меда, взгляд, от которого, казалось, сами собой зарастали свежие кровоподтеки на ее потрепанной шкуре…
Черт, она думала, что уберегла Котти от всех опасностей, что грозили ей в Шабаше. И верно, многие из них она отвела, безжалостно дробя чужие челюсти и пуская кровь. Но одна опасность оказалась коварнее прочих. Она ждала почти целый год, до того проклятого апреля, ждала в тени, выдавая себя только едва заметной в сумраке ухмылочкой, а потом…
На углу Блаттлаусштрассе ей пришлось притормозить — чертов лихтофор зажег красную звезду, запрещая проход, заставляя ожидать, пока мимо проползет вереница карет и аутовагенов. Ничтожная задержка из числа тех, на которые она прежде никогда не обращала внимания — на этой блядской горе лихтофоров натыкано без числа и по меньшей мере половина из них преграждает тебе путь в самый неподходящий момент! — но сейчас, когда в ее распоряжении считанные часы, трата даже одной минуты казалась мучительной.